Литературная страничка
- Автор темы Выздоравливающий
- Дата начала
Юрий_Лудик
Общительный
Ничего не напоминает, лудоманчики?
8
На четырёх мониторах, расположенных в ряд, транслировались четыре игры. На первом шёл матч американской футбольной лиги, в котором "Лос–Анджелес Гэлакси" принимали на своём поле какого-то аутсайдера. На втором показывали баскетбол – регулярный чемпионат НБА был в самом разгаре. На третьем транслировался малоизвестный теннисный челленджер, а по четвёртому и вовсе шёл снукер – размеренное движение разноцветных шаров разительно контрастировало с мельтешением на других экранах. В помещении было душно и накурено. Пахло давно не стиранной одеждой, дешёвым алкоголем и пОтом. Всё вместе так сильно било в нос, что непривычный человек мог бы, наверное, упасть в обморок, только переступив порог этого вертепа. Но люди, проводившие здесь всё своё свободное и несвободное время, настолько притерпелись, что вряд ли уже обращали на запахи внимание. В данный момент группа игроков с напряжённым вниманием наблюдала за перипетиями матча "Гэлакси". Фаворит никак не мог распечатать ворота своего противника, и проклятиям, летевшим в их адрес из нескольких глоток, мог бы позавидовать любой прапорщик.
Константин сидел за дальним столом, почти у самого выхода. Перед ним были в беспорядке разбросаны распечатки линии, клочки бумаги с непонятными для непосвящённых записями "1Х, Ф(2)+1, ТБ3.5", несколько пустых авторучек. В руках он судорожно сжимал купон, на которым мелким шрифтом была обозначена его последняя ставка. Глаза его были прикованы к четвёртому экрану. Он уже ничего не чувствовал, кроме холодного, бессмысленного отчаяния. Всё произошло как по наваждению: как только деньги, которые Святослав дал ему на "текущие расходы", оказались в его руках, он снова пошёл сюда. Никакие логические заключения не имели силы. Пока у него не было средств на игру, он мог сколько угодно убеждать себя, что никакого смысла начинать её нет. Но когда средства появлялись – мозг мгновенно отключался. Впрочем, неверно, не отключался. Как раз напротив – той своей частью, которая отвечала за удовольствие, мозг начинал неотвратимо тянуть его сюда, в контору. Костя уже давно понял, что в такие минуты ничего с собой поделать не может. Игра въелась в его плоть и кровь, отравила каждую клеточку его организма. Он попросту не представлял себя вне её, да и не хотел представлять. Ведь где ещё можно было получить сравнимые по силе эмоции? Как-то раз Костя катался на американских горках – уже давно, года полтора назад. Все, кого он знал, наперебой говорили, что когда вагончик взбирается на самый верх и на одну–единственную секунду замирает, словно размышляя, ринуться ли ему вниз или так и остаться неподвижным, испытываешься всю возможную гамму ощущений. Он прокатился на самом головокружительном их этих аттракционов – даже дважды – и почти ничего не почувствовал. В этом механическом мотании тележек вверх–вниз, в истошных криках нервных девиц и грохоте не было ничего захватывающего. Только протошнило несколько часов – вот и всё удовольствие.
Разве могли эти потешные американские горки сравниться с тем, что давала ему игра? Когда теннисист, на которого ты поставил, отыгрывается с трёх матчболов и в итоге "затаскивает" ставку, испытываешь непередаваемое ощущение эйфории. В такие моменты реальный мир просто перестаёт существовать. Тебе кажется, что ты всемогущ, более того – бессмертен. Но проходит каких–нибудь десять минут – и очередной твой ва–банк терпит полное фиаско из–за того, что один криворукий баскетболист не сумел забросить "трёшку" с сиреной. И тогда ты стоишь перед монитором, ещё не до конца поняв, что же произошло, а твоя кровь, твои мускулы, кости, всё твоё тело жадно впитывает в себя самый сильный, самый чистый на свете наркотик – наркотик проигрыша. Да, проигрыш для Кости – как и для многих других – был гораздо приятнее, гораздо слаще выигрыша. Обычным, не отравленным этим ядом людям, было не под силу такое понять. И хотя Костя никогда слишком глубоко не анализировал причины, неизменно приводившие его к фиаско, интуитивно он понимал: в контору он идёт лишь с одной целью – остаться ни с чем. Иногда ему везло, как случается с любым игроком. Выигрыши следовали один за один, команды и спортсмены словно по заказу играли по его ставкам. Но независимо от количества удачных прогнозов, он всё равно продолжал упрямо идти ва–банком, прекрасно понимая, что ничем хорошим это не закончится. И в конце концов, по теории вероятности (а почти все посетители конторы любили ввернуть это словечко в свои незамысловатые диалоги), катастрофа наступала. Ставка, в которой он был уверен больше всего, прогорала, и пачка помятых, засаленных купюр, которые по тысяче раз за день переходили из рук кассиров в руки игроков, снова оказывалась по ту сторону окошка. И тогда он молча опускался на подвернувшийся стул, закрывал голову руками и пытался понять, что же было сделано не так, где закралась ошибка в расчётах. И не находил вразумительного ответа.
Пару раз он даже сумел уйти с выигрышем. Но деньги не шли впрок, жгли карман, требовали игры. Даже если Костя тратил их, то не получал никакого морального удовлетворения. Ведь ему нужны были вовсе не деньги, ему нужна была игра. Разноцветные бумажки служили топливом для её продолжения. Но увы, они имели тенденцию кончаться именно тогда, когда он находился в самом чёрном чаду игрового угара. О, это чувство, когда у тебя уже нет ни копейки, когда ты брошен на самое дно и, кажется, никогда не сможешь подняться! Но на следующий день деньги как-то сами собой находятся, занимаются, вымогаются, крадутся, в конце концов (было и такое). И потом с какой–нибудь сотки ты вдруг снова раскручиваешься и начинаешь ворочать тысячами. Разве могут смешные американские горки сравниться с этим!
Он несметное количество раз пытался перехитрить себя. Даже однажды порвал свой паспорт, чтобы у него отказались принимать ставки. Напрасно – желание удовольствия было сильнее любых преград. Паспорт он в итоге склеил, и по нему всё прекрасно принимали. А уж сколько разнообразных систем ему довелось придумать! Но какими бы остроумными и продуманными они ни были, итог всё равно оставался тем же. Глубоко запрятанное стремление к проигрышу выходило из своего тёмного угла и грубо рушило все схемы. Он перепробовал почти все виды спорта – и ни один не был даже на йоту прибыльнее остальных. Сегодня, в порыве не то вдохновения, не то отчаяния, Костя поставил последние деньги на снукер и теперь, не обращая никакого внимания на громкие комментарии тех, кто "загрузил" на "Лос–Анджелес", неподвижным взглядом приклеился к монитору, на котором по ярко–зелёному сукну катались и сталкивались разноцветные шары. Снукерист, на которого ставил Костя, вёл трудную тактическую борьбу за последний решающий фрейм. Всё висело на очень тоненьком волоске. На столе оставался только один красный шар, но атаковать его пока было невозможно, и шла серия отыгрышей. Костя не слишком хорошо разбирался в правилах снукера, он и смотрел-то его раньше всего пару раз. Однако это никак не влияло на выброс дофамина в кровь, который происходил при каждом ходе противников. Сердце бешено колотилось, в горле собрался плотный ком, во рту пересохло. Неожиданно снукерист, на которого была сделана ставка допустил неточность при отыгрыше, и красный шар оказался в пределах досягаемости для атаки. Костя на секунду прикрыл глаза. Вот он, тот самый момент полной катастрофы! Если он проиграет деньги, которые дал Святослав... будет конец всему. Он не оправдает того доверия, которое ему оказано. Его не возьмут в команду и... да мало ли что ещё может случиться? Но почему же эти мысли приходили к нему только тогда, когда последние средства уже стояли на кону? Ответ был предельно просто и очевиден: риск был смыслом его жизни. Ходить на обычную работу, раз в месяц получать зарплату, погрязнуть в болоте размеренности и упорядоченности? Подобный сценарий был хуже смерти. Возможно, ему действительно было бы лучше умереть от разрыва сердца, "затаскивая" очередную ставку, чем жить серой, будничной жизнью обычных людей. Но всё–таки, как же теперь будет со всем этим делом...
Противник "его" игрока забил красный и уже перешёл к очистке стола от "цветных" шаров. Как ни слабо понимал Константин правила, он видел, что единственным его шансом оставался коричневый, не находившейся на своей позиции. Однако атакующий решил попытаться забить его после относительно неплохо выхода. Ему приходилось тянуться, удар был с помехами. Целился он, наверное, добрых полминуты, и эти тридцать секунд длились невыносимо долго. И вот, наконец, кий совершил короткий резкий бросок вперёд, и биток с мягким шорохом покатился по сукну. Столкновение шаров, стук, коричневый неспешно пополз в сторону лузы. Вся вселенная сейчас сосредоточилась в этом маленьком блестящем шарике, для которого существовало лишь два исхода: упасть или не упасть. Вот он подкатился совсем близко к лузе, чуть задел один её край, изменил направление, ударился в другой и... замер над самой пропастью. Зрительный зал там, по другую сторону экрана, шумно выдохнул, раздались крики поддержки игроку, на которого была сделана ставка. А Костя сидел не шевелясь, всё ещё не в силах поверить, что ему так повезло. Обычно – почти всегда – он в таких случаях проигрывал. А теперь... неужели это произойдёт? Неужели отчаянная ставка (а коэффициент ведь был почти 5!) оправдает себя? "Его" игрок подошёл к столу, спокойно забил коричневый с хорошим выходом на синий. Через несколько секунд и синий отправился в лузу, затем пришёл черёд розового. Теперь на столе оставались только чёрный шар и биток. Выход на чёрный получился не слишком комфортным, между шарами было примерно полметра и не самый удобный угол. Сердце Кости, минуту назад бешено мчавшееся вперёд, теперь словно остановилось. Снукерист спокойно, деловито примерялся к удару. И вот кий совершил своё короткое резкое движение, биток ударился в чёрный шар, который резким накатом попал точно в лузу. "Его" игрок выиграл решающий фрейм! Он спасён!
Пока кассир отсчитывал мятые бумажки, складывал их в стопку и перематывал резинкой, Константин пытался хотя бы немного прийти в себя. Ниточка не оборвалась, он смог выйти победителем из очередной схватки с букмекером! И даже дважды победителем – потому что после выигрыша он не побежал сломя голову ставить всю сумму на какой–нибудь безумный исход, а забрал все деньги! Теперь... да, а что же теперь? Нужно купить поесть, да и за комнату он задолжал... впрочем, весь долг все равно отдать не удастся. Да, реальная жизнь была пресной, тут ничего не поделаешь. И всё–таки он должен, должен хотя бы на время с ней примириться, чтобы потом... Но Костя не знал, что же такое может быть потом.
8
На четырёх мониторах, расположенных в ряд, транслировались четыре игры. На первом шёл матч американской футбольной лиги, в котором "Лос–Анджелес Гэлакси" принимали на своём поле какого-то аутсайдера. На втором показывали баскетбол – регулярный чемпионат НБА был в самом разгаре. На третьем транслировался малоизвестный теннисный челленджер, а по четвёртому и вовсе шёл снукер – размеренное движение разноцветных шаров разительно контрастировало с мельтешением на других экранах. В помещении было душно и накурено. Пахло давно не стиранной одеждой, дешёвым алкоголем и пОтом. Всё вместе так сильно било в нос, что непривычный человек мог бы, наверное, упасть в обморок, только переступив порог этого вертепа. Но люди, проводившие здесь всё своё свободное и несвободное время, настолько притерпелись, что вряд ли уже обращали на запахи внимание. В данный момент группа игроков с напряжённым вниманием наблюдала за перипетиями матча "Гэлакси". Фаворит никак не мог распечатать ворота своего противника, и проклятиям, летевшим в их адрес из нескольких глоток, мог бы позавидовать любой прапорщик.
Константин сидел за дальним столом, почти у самого выхода. Перед ним были в беспорядке разбросаны распечатки линии, клочки бумаги с непонятными для непосвящённых записями "1Х, Ф(2)+1, ТБ3.5", несколько пустых авторучек. В руках он судорожно сжимал купон, на которым мелким шрифтом была обозначена его последняя ставка. Глаза его были прикованы к четвёртому экрану. Он уже ничего не чувствовал, кроме холодного, бессмысленного отчаяния. Всё произошло как по наваждению: как только деньги, которые Святослав дал ему на "текущие расходы", оказались в его руках, он снова пошёл сюда. Никакие логические заключения не имели силы. Пока у него не было средств на игру, он мог сколько угодно убеждать себя, что никакого смысла начинать её нет. Но когда средства появлялись – мозг мгновенно отключался. Впрочем, неверно, не отключался. Как раз напротив – той своей частью, которая отвечала за удовольствие, мозг начинал неотвратимо тянуть его сюда, в контору. Костя уже давно понял, что в такие минуты ничего с собой поделать не может. Игра въелась в его плоть и кровь, отравила каждую клеточку его организма. Он попросту не представлял себя вне её, да и не хотел представлять. Ведь где ещё можно было получить сравнимые по силе эмоции? Как-то раз Костя катался на американских горках – уже давно, года полтора назад. Все, кого он знал, наперебой говорили, что когда вагончик взбирается на самый верх и на одну–единственную секунду замирает, словно размышляя, ринуться ли ему вниз или так и остаться неподвижным, испытываешься всю возможную гамму ощущений. Он прокатился на самом головокружительном их этих аттракционов – даже дважды – и почти ничего не почувствовал. В этом механическом мотании тележек вверх–вниз, в истошных криках нервных девиц и грохоте не было ничего захватывающего. Только протошнило несколько часов – вот и всё удовольствие.
Разве могли эти потешные американские горки сравниться с тем, что давала ему игра? Когда теннисист, на которого ты поставил, отыгрывается с трёх матчболов и в итоге "затаскивает" ставку, испытываешь непередаваемое ощущение эйфории. В такие моменты реальный мир просто перестаёт существовать. Тебе кажется, что ты всемогущ, более того – бессмертен. Но проходит каких–нибудь десять минут – и очередной твой ва–банк терпит полное фиаско из–за того, что один криворукий баскетболист не сумел забросить "трёшку" с сиреной. И тогда ты стоишь перед монитором, ещё не до конца поняв, что же произошло, а твоя кровь, твои мускулы, кости, всё твоё тело жадно впитывает в себя самый сильный, самый чистый на свете наркотик – наркотик проигрыша. Да, проигрыш для Кости – как и для многих других – был гораздо приятнее, гораздо слаще выигрыша. Обычным, не отравленным этим ядом людям, было не под силу такое понять. И хотя Костя никогда слишком глубоко не анализировал причины, неизменно приводившие его к фиаско, интуитивно он понимал: в контору он идёт лишь с одной целью – остаться ни с чем. Иногда ему везло, как случается с любым игроком. Выигрыши следовали один за один, команды и спортсмены словно по заказу играли по его ставкам. Но независимо от количества удачных прогнозов, он всё равно продолжал упрямо идти ва–банком, прекрасно понимая, что ничем хорошим это не закончится. И в конце концов, по теории вероятности (а почти все посетители конторы любили ввернуть это словечко в свои незамысловатые диалоги), катастрофа наступала. Ставка, в которой он был уверен больше всего, прогорала, и пачка помятых, засаленных купюр, которые по тысяче раз за день переходили из рук кассиров в руки игроков, снова оказывалась по ту сторону окошка. И тогда он молча опускался на подвернувшийся стул, закрывал голову руками и пытался понять, что же было сделано не так, где закралась ошибка в расчётах. И не находил вразумительного ответа.
Пару раз он даже сумел уйти с выигрышем. Но деньги не шли впрок, жгли карман, требовали игры. Даже если Костя тратил их, то не получал никакого морального удовлетворения. Ведь ему нужны были вовсе не деньги, ему нужна была игра. Разноцветные бумажки служили топливом для её продолжения. Но увы, они имели тенденцию кончаться именно тогда, когда он находился в самом чёрном чаду игрового угара. О, это чувство, когда у тебя уже нет ни копейки, когда ты брошен на самое дно и, кажется, никогда не сможешь подняться! Но на следующий день деньги как-то сами собой находятся, занимаются, вымогаются, крадутся, в конце концов (было и такое). И потом с какой–нибудь сотки ты вдруг снова раскручиваешься и начинаешь ворочать тысячами. Разве могут смешные американские горки сравниться с этим!
Он несметное количество раз пытался перехитрить себя. Даже однажды порвал свой паспорт, чтобы у него отказались принимать ставки. Напрасно – желание удовольствия было сильнее любых преград. Паспорт он в итоге склеил, и по нему всё прекрасно принимали. А уж сколько разнообразных систем ему довелось придумать! Но какими бы остроумными и продуманными они ни были, итог всё равно оставался тем же. Глубоко запрятанное стремление к проигрышу выходило из своего тёмного угла и грубо рушило все схемы. Он перепробовал почти все виды спорта – и ни один не был даже на йоту прибыльнее остальных. Сегодня, в порыве не то вдохновения, не то отчаяния, Костя поставил последние деньги на снукер и теперь, не обращая никакого внимания на громкие комментарии тех, кто "загрузил" на "Лос–Анджелес", неподвижным взглядом приклеился к монитору, на котором по ярко–зелёному сукну катались и сталкивались разноцветные шары. Снукерист, на которого ставил Костя, вёл трудную тактическую борьбу за последний решающий фрейм. Всё висело на очень тоненьком волоске. На столе оставался только один красный шар, но атаковать его пока было невозможно, и шла серия отыгрышей. Костя не слишком хорошо разбирался в правилах снукера, он и смотрел-то его раньше всего пару раз. Однако это никак не влияло на выброс дофамина в кровь, который происходил при каждом ходе противников. Сердце бешено колотилось, в горле собрался плотный ком, во рту пересохло. Неожиданно снукерист, на которого была сделана ставка допустил неточность при отыгрыше, и красный шар оказался в пределах досягаемости для атаки. Костя на секунду прикрыл глаза. Вот он, тот самый момент полной катастрофы! Если он проиграет деньги, которые дал Святослав... будет конец всему. Он не оправдает того доверия, которое ему оказано. Его не возьмут в команду и... да мало ли что ещё может случиться? Но почему же эти мысли приходили к нему только тогда, когда последние средства уже стояли на кону? Ответ был предельно просто и очевиден: риск был смыслом его жизни. Ходить на обычную работу, раз в месяц получать зарплату, погрязнуть в болоте размеренности и упорядоченности? Подобный сценарий был хуже смерти. Возможно, ему действительно было бы лучше умереть от разрыва сердца, "затаскивая" очередную ставку, чем жить серой, будничной жизнью обычных людей. Но всё–таки, как же теперь будет со всем этим делом...
Противник "его" игрока забил красный и уже перешёл к очистке стола от "цветных" шаров. Как ни слабо понимал Константин правила, он видел, что единственным его шансом оставался коричневый, не находившейся на своей позиции. Однако атакующий решил попытаться забить его после относительно неплохо выхода. Ему приходилось тянуться, удар был с помехами. Целился он, наверное, добрых полминуты, и эти тридцать секунд длились невыносимо долго. И вот, наконец, кий совершил короткий резкий бросок вперёд, и биток с мягким шорохом покатился по сукну. Столкновение шаров, стук, коричневый неспешно пополз в сторону лузы. Вся вселенная сейчас сосредоточилась в этом маленьком блестящем шарике, для которого существовало лишь два исхода: упасть или не упасть. Вот он подкатился совсем близко к лузе, чуть задел один её край, изменил направление, ударился в другой и... замер над самой пропастью. Зрительный зал там, по другую сторону экрана, шумно выдохнул, раздались крики поддержки игроку, на которого была сделана ставка. А Костя сидел не шевелясь, всё ещё не в силах поверить, что ему так повезло. Обычно – почти всегда – он в таких случаях проигрывал. А теперь... неужели это произойдёт? Неужели отчаянная ставка (а коэффициент ведь был почти 5!) оправдает себя? "Его" игрок подошёл к столу, спокойно забил коричневый с хорошим выходом на синий. Через несколько секунд и синий отправился в лузу, затем пришёл черёд розового. Теперь на столе оставались только чёрный шар и биток. Выход на чёрный получился не слишком комфортным, между шарами было примерно полметра и не самый удобный угол. Сердце Кости, минуту назад бешено мчавшееся вперёд, теперь словно остановилось. Снукерист спокойно, деловито примерялся к удару. И вот кий совершил своё короткое резкое движение, биток ударился в чёрный шар, который резким накатом попал точно в лузу. "Его" игрок выиграл решающий фрейм! Он спасён!
Пока кассир отсчитывал мятые бумажки, складывал их в стопку и перематывал резинкой, Константин пытался хотя бы немного прийти в себя. Ниточка не оборвалась, он смог выйти победителем из очередной схватки с букмекером! И даже дважды победителем – потому что после выигрыша он не побежал сломя голову ставить всю сумму на какой–нибудь безумный исход, а забрал все деньги! Теперь... да, а что же теперь? Нужно купить поесть, да и за комнату он задолжал... впрочем, весь долг все равно отдать не удастся. Да, реальная жизнь была пресной, тут ничего не поделаешь. И всё–таки он должен, должен хотя бы на время с ней примириться, чтобы потом... Но Костя не знал, что же такое может быть потом.
Юрий_Лудик
Общительный
Саша Чёрный
Безглазые глаза надменных дураков,
Куриный кодекс модных предрассудков.
Рычание озлобленных ублюдков
И наглый лязг очередных оков...
А рядом, словно окна в синий мир,
Сверкают факелы безумного Искусства:
Сияет правда, пламенеет чувство,
И мысль справляет утончённый пир.
Любой пигмей, слепой, бескрылый крот,
Вползает к Аполлону, как в пивную, —
Нагнёт, икая, голову тупую
И сладостный нектар как пиво пьёт.
Изучен Дант до неоконченной строфы,
Кишат концерты толпами прохожих,
Бездарно и безрадостно похожих,
Как несгораемые тусклые шкафы...
Вы, гении, живущие в веках,
Чьи имена наборщик знает каждый,
Заложники бессмертной вечной жажды,
Скопившие всю боль в своих сердцах!
Вы все — единой донкихотской расы,
И ваши дерзкие, святые голоса
Всё так же тщетно рвутся в небеса,
И вновь, как встарь, вам рукоплещут папуасы...
1922
Безглазые глаза надменных дураков,
Куриный кодекс модных предрассудков.
Рычание озлобленных ублюдков
И наглый лязг очередных оков...
А рядом, словно окна в синий мир,
Сверкают факелы безумного Искусства:
Сияет правда, пламенеет чувство,
И мысль справляет утончённый пир.
Любой пигмей, слепой, бескрылый крот,
Вползает к Аполлону, как в пивную, —
Нагнёт, икая, голову тупую
И сладостный нектар как пиво пьёт.
Изучен Дант до неоконченной строфы,
Кишат концерты толпами прохожих,
Бездарно и безрадостно похожих,
Как несгораемые тусклые шкафы...
Вы, гении, живущие в веках,
Чьи имена наборщик знает каждый,
Заложники бессмертной вечной жажды,
Скопившие всю боль в своих сердцах!
Вы все — единой донкихотской расы,
И ваши дерзкие, святые голоса
Всё так же тщетно рвутся в небеса,
И вновь, как встарь, вам рукоплещут папуасы...
1922
Юрий_Лудик
Общительный
Новелла Матвеева
Любви моей ты боялся зря, -
не так я страшно люблю!
Мне было довольно
видеть тебя,
встречать улыбку твою.
И если ты уходил к другой
или просто был неизвестно где,
мне было довольно того, что твой
плащ висел на гвозде.
Когда же, наш мимолетный гость,
ты умчался, новой судьбы ища,
мне было довольно того, что гвоздь
остался после плаща.
Теченье дней, шелестенье лет, -
Туман, ветер и дождь...
А в доме событье - страшнее нет:
Из стенки вырвали гвоздь!
Туман, и ветер, и шум дождя...
Теченье дней, шелестенье лет...
Мне было довольно, что от гвоздя
Остался маленький след.
Когда же и след от гвоздя исчез
Под кистью старого маляра, -
Мне было довольно того, что след
Гвоздя был виден вчера.
Ля-ля-ля...
Любви моей ты боялся зря, -
Не так я страшно люблю!
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою!
И в теплом ветре ловить опять
То скрипок плач, то литавров медь...
А что я с этого буду иметь?..
Того тебе - не понять.
Любви моей ты боялся зря, -
не так я страшно люблю!
Мне было довольно
видеть тебя,
встречать улыбку твою.
И если ты уходил к другой
или просто был неизвестно где,
мне было довольно того, что твой
плащ висел на гвозде.
Когда же, наш мимолетный гость,
ты умчался, новой судьбы ища,
мне было довольно того, что гвоздь
остался после плаща.
Теченье дней, шелестенье лет, -
Туман, ветер и дождь...
А в доме событье - страшнее нет:
Из стенки вырвали гвоздь!
Туман, и ветер, и шум дождя...
Теченье дней, шелестенье лет...
Мне было довольно, что от гвоздя
Остался маленький след.
Когда же и след от гвоздя исчез
Под кистью старого маляра, -
Мне было довольно того, что след
Гвоздя был виден вчера.
Ля-ля-ля...
Любви моей ты боялся зря, -
Не так я страшно люблю!
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою!
И в теплом ветре ловить опять
То скрипок плач, то литавров медь...
А что я с этого буду иметь?..
Того тебе - не понять.
Юрий_Лудик
Общительный
Гудки пароходов ушедшие будят виденья
О том, как мы молоды, счастливы были порой –
Той тёплой, далёкой, почти позабытой весной,
Когда мы умели мечтать и не знали сомнений.
Гудки пароходов протяжны, в них много тоски,
Тоски по потерянным дням и отцветшим минутам,
И с тихим, упорным, холодно-размеренным стуком
Пульсирует кровь, ударяясь с разбега в виски.
Дыханье легко и свободно от груза желаний,
Но память не смеет, не может сейчас умереть.
Так многое в жизни хотелось узнать и успеть,
Так многое стало лишь темой для личных преданий.
По небу несутся обрывки пустых облаков,
Гудки пароходов натужны и ввек неизбывны.
Мы в нашей судьбе безнадёжно и странно повинны –
И нет нам спасенья в мозаике будничных слов.
Гудки пароходов стихают в пожаре заката,
А воздух свежеет, сгущаясь по тёмным углам.
И мы, как и прежде, считаем себя по часам,
Не в силах избегнуть простого взаимного пата.
Продублирую, стихи я давно не писал, но блин, классно когда-то получалось
О том, как мы молоды, счастливы были порой –
Той тёплой, далёкой, почти позабытой весной,
Когда мы умели мечтать и не знали сомнений.
Гудки пароходов протяжны, в них много тоски,
Тоски по потерянным дням и отцветшим минутам,
И с тихим, упорным, холодно-размеренным стуком
Пульсирует кровь, ударяясь с разбега в виски.
Дыханье легко и свободно от груза желаний,
Но память не смеет, не может сейчас умереть.
Так многое в жизни хотелось узнать и успеть,
Так многое стало лишь темой для личных преданий.
По небу несутся обрывки пустых облаков,
Гудки пароходов натужны и ввек неизбывны.
Мы в нашей судьбе безнадёжно и странно повинны –
И нет нам спасенья в мозаике будничных слов.
Гудки пароходов стихают в пожаре заката,
А воздух свежеет, сгущаясь по тёмным углам.
И мы, как и прежде, считаем себя по часам,
Не в силах избегнуть простого взаимного пата.
Продублирую, стихи я давно не писал, но блин, классно когда-то получалось
Юрий_Лудик
Общительный
... Святослав так погрузился в эти мысли, что в первый момент не заметил, как к его столу подсела девушка. Он обратил на неё внимание, только когда она произнесла глубоким, с волнующей хрипотцой голосом:
- Две тысячи на вторую треть, пожалуйста.
Святослав вздрогнул и поднял голову от поля. Перед ним сидела удивительно красивая молодая женщина лет двадцати пяти, не больше. Вьющиеся каштановые волосы до плеч, пронзительные глаза странного тёмно-бирюзового оттенка, идеальный овал лица. На ней была белая рубашка с длинными широкими рукавами, поверх которой была надета зелёная жилетка. Изящной тонкой рукой она небрежно подвинула две фишки в нужный сектор и приветливо улыбнулась Святославу.
- Люблю испытывать удачу, - весело пояснила она.
Гордин попытался улыбнуться в ответ, но это у него не очень получилось. Разговоры об удаче ему претили. Конечно, с красивой девушкой всегда приятно перекинуться парой слов, но... Не лучшее сейчас было время. Тем не менее, дабы не показаться невежливым, он поддержал разговор:
- И как, часто удача оборачивается к вам лицом?
Незнакомка небрежно взмахнула ресницами и столь же небрежно сказала:
- Удача от меня никогда и не отворачивается. Мы с ней как сёстры-близнецы.
Святослав мысленно усмехнулся. За свою игровую карьеру ему не раз приходилось слышать подобное. Удивительно, как много людей были уверены в своей исключительности, в своих особых счётах с судьбой. Иллюзия, которая позволяла им закрывать глаза на реальное - плачевное - положение дел. Сам он давно понял, что ни о какой удачи здесь речи быть не может. Чистая математика, изначально работающая против тебя. Вот только понимание это его не останавливало. Эмоциональная подоплёка игры была куда важнее финансовой. Поэтому все эти «баловни судьбы» рано или поздно заканчивали одинаково. Фиаско всегда было рядом, в одном повороте рулетки. У всех оно было разное, это фиаско, но Святослав знал: казино никогда не окажется в проигрыше. Слишком многое работает против клиентов. Он даже подумывал как-то открыть своё собственное игорное заведение. Но потом понял, что гарантированная прибыль, пусть даже и сверхприбыль, - не для него. Какой интерес в том, что обязательно случится?..
Однако Гордин был в достаточной мере галантен, чтобы скрыть свою усмешку и вежливо заметить:
- Что ж, значит, вы родились под счастливой звездой.
Эта безобидная фраза оказала на девушку странное воздействие. Она вдруг нахмурилась и ответила уже совсем другим голосом, в котором явственно зазвучал металл:
- Когда я родилась, звёзды не светили.
Святослав не успел ничего сказать, потому что как раз в этот момент крупье объявил, что ставок больше нет. Шарик зашелестел, отматывая круги, - царапающий нервы звук, навсегда вошедший в плоть и кровь стольких игроков. Бег его замедлялся неспешно, неохотно. Вот он запрыгал, застучал по секторам, каждый из которых, казалось, стремился вытолкнуть его обратно. Чуть поколебавшись, шарик выбрал номер 13.
- Вот как! - машинально произнёс Святослав. Впрочем, ничего особенного тут не было. Девушка угадала, ей выпала вторая треть. У неё был один шанс из трёх, и он сыграл. Чему же удивляться? На его памяти один особенно фартовый игрок угадал треть восемь раз подряд. И где теперь этот счастливец? Конец, как ни крути, всегда будет один. Только всё равно никого это не останавливает.
- Поздравляю вас! - крупье пододвинул к девушке шесть тысячных фишек. - Делайте ваши ставки, дамы и господа!
- Вот видите, - стараясь придерживаться шутливого тона, сказал Святослав, - счастливая звезда у вас всё-таки есть.
- Дело вовсе не в удаче, - уже почти с раздражением ответила она. - Кстати, забыла представиться. Меня зовут Маргарита.
Девушка протянула ему свою тонкую руку с узкими изящными пальцами, и Гордину не оставалось ничего другого, как пожать её.
- Святослав, - представился он в ответ.
- Это я знаю, - небрежно бросила Маргарита. - Вас здесь все знают, Святослав Павлович.
- Все знают, верно, - подтвердил несколько озадаченный Гордин. - Однако вас... вас я тут вижу впервые.
- Вы уверены?
Он хотел было сказать, что вполне уверен, но осёкся. Лицо её вдруг показалось знакомым, как будто действительно виденным раньше. Но разве мог бы он забыть такое лицо? Или это было... во сне?
Святослав постарался стряхнуть с себя внезапное наваждение и ответил, пожав плечами:
- Я уверен в том, что мы с вами не встречались.
Маргарита странно улыбнулась и быстрым движением подвинула все свои фишки на поле с числом 34.
- Вот как? - удивился Гордин. - Вы рискуете всем на число?
- Совершенно верно, - спокойно подтвердила Маргарита. - Вас это смущает?
- Нет, просто мне кажется, что это неразумно.
- То есть вы ищете разумности в игре?
Святослав не нашёлся, что ответить. И в самом деле, она была права. Если итог один, то какая разница, на что и как ставить?
- Ставки сделаны, ставок больше нет, - всё тем же механическим голосом обьявил крупье. Шарик затарабанил по вогнутой линзе колеса, и Святослав приковался к нему взглядом. «Один шанс из тридцати семи, - мысленно повторял он. - Всего один из тридцати семи». На этот раз ждать долго не пришлось. Шарик сходу запрыгнул в сектор и крупье торжественно обьявил:
- Тридцать четыре, красное, чёт, орфаны!
Гордин с шумом выдохнул. Это уже было интересно.
- Поздравляю вас, - произнёс крупье слегка изменившимся тоном и начал отсчитывать фишки.
Маргарита - удивительное дело - не проявляла ровным счётом никаких эмоций. Казалось, её вообще мало интересовало всё это действо.
- Вот видите, Святослав Павлович, - сказала она задумчивым голосом. - Удача тут ни при чём.
- Почему же это ни при чём? - возбуждённо возразил он. Помимо его воли азарт уже начал одерживать верх. - Или вы хотите сказать, что это расчёт? Или вы можете предсказать, куда упадёт шарик?
Маргарита насмешливо улыбнулась.
- О каком расчёте может идти речь? - возразила она. - Не думаете ли вы, что я договорилась с крупье?
Подобная мысль уже успела прийти Святославу в голову, и поэтому он решительно отринул подобное предположение:
- Ну что вы, Маргарита, разве могу я подозревать вас или господина крупье в нечестной игре?
Крупье с бесстрастным видом объявил очередной тур ставок. Святослав знал, что высказанная Маргаритой идея вовсе не так уж фантастична. Некоторые виртуозы умели кинуть шарик таким образом, что он останавливался в нужном секторе. Цели в таком случае могли быть разными: «срезать» особо крупную ставку, разогреть аппетит новичка, создать легенду об исключительно удачливых игроках. Да мало ли что ещё? Когда в рукаве есть такой приём... Однако к чему применять его сейчас? Он - давний и лояльный клиент казино, которому не нужны дополнительные стимулы. Поэтому в заранее спланированный спектакль как-то не верилось. Но в таком случае...
- Делайте ваши ставки, дамы и господа!
Маргарита, не отрывая от него своих бирюзовых глаз, протянула руку и подвинула три фишки вперёд, на игровое поле. Боковым зрением Святослав заметил, что они остановились на цифре 6. «Снова число, - уже почти в смятении подумал он. - Неужели и в этот раз...» Крупье объявил, что ставки закончились, и запустил шарик. Маргарита даже не удостоила рулетку своим вниманием, а продолжала всё так же пристально смотреть на своего оппонента. Святослав, словно связанный её взглядом, ощущал странное бессилие. Шарик стучал, но звук этот почти не доходил до его сознания. И когда он затих, а крупье уже далеко не бесстрастно выкрикнул выпавший номер, Гордин почувствовал, как его мир начал неудержимо рушиться. Шестёрка выиграла, и Маргарита второй раз подряд угадала номер. Вероятность этого, как ему было прекрасно известно, составляла меньше десятой доли процента. И, однако, это случилось прямо на его глазах. За каких-то пять минут все его представления о рулетке были разбиты вдребезги. Или дело было вовсе не в рулетке?
- Так в чём же... в чём же ваш секрет? - прошептал Святослав, с трудом сглатывая слюну.
- У меня нет никакого секрета, Святослав Павлович, - весело и просто ответила Маргарита. - Я просто всегда выигрываю - так уж повелось. Но не думайте, что мне это нравится.
И, забрав со стола только те две фишки, что были у неё изначально, она ушла, оставив Святослава в совершенном недоумении.
- Две тысячи на вторую треть, пожалуйста.
Святослав вздрогнул и поднял голову от поля. Перед ним сидела удивительно красивая молодая женщина лет двадцати пяти, не больше. Вьющиеся каштановые волосы до плеч, пронзительные глаза странного тёмно-бирюзового оттенка, идеальный овал лица. На ней была белая рубашка с длинными широкими рукавами, поверх которой была надета зелёная жилетка. Изящной тонкой рукой она небрежно подвинула две фишки в нужный сектор и приветливо улыбнулась Святославу.
- Люблю испытывать удачу, - весело пояснила она.
Гордин попытался улыбнуться в ответ, но это у него не очень получилось. Разговоры об удаче ему претили. Конечно, с красивой девушкой всегда приятно перекинуться парой слов, но... Не лучшее сейчас было время. Тем не менее, дабы не показаться невежливым, он поддержал разговор:
- И как, часто удача оборачивается к вам лицом?
Незнакомка небрежно взмахнула ресницами и столь же небрежно сказала:
- Удача от меня никогда и не отворачивается. Мы с ней как сёстры-близнецы.
Святослав мысленно усмехнулся. За свою игровую карьеру ему не раз приходилось слышать подобное. Удивительно, как много людей были уверены в своей исключительности, в своих особых счётах с судьбой. Иллюзия, которая позволяла им закрывать глаза на реальное - плачевное - положение дел. Сам он давно понял, что ни о какой удачи здесь речи быть не может. Чистая математика, изначально работающая против тебя. Вот только понимание это его не останавливало. Эмоциональная подоплёка игры была куда важнее финансовой. Поэтому все эти «баловни судьбы» рано или поздно заканчивали одинаково. Фиаско всегда было рядом, в одном повороте рулетки. У всех оно было разное, это фиаско, но Святослав знал: казино никогда не окажется в проигрыше. Слишком многое работает против клиентов. Он даже подумывал как-то открыть своё собственное игорное заведение. Но потом понял, что гарантированная прибыль, пусть даже и сверхприбыль, - не для него. Какой интерес в том, что обязательно случится?..
Однако Гордин был в достаточной мере галантен, чтобы скрыть свою усмешку и вежливо заметить:
- Что ж, значит, вы родились под счастливой звездой.
Эта безобидная фраза оказала на девушку странное воздействие. Она вдруг нахмурилась и ответила уже совсем другим голосом, в котором явственно зазвучал металл:
- Когда я родилась, звёзды не светили.
Святослав не успел ничего сказать, потому что как раз в этот момент крупье объявил, что ставок больше нет. Шарик зашелестел, отматывая круги, - царапающий нервы звук, навсегда вошедший в плоть и кровь стольких игроков. Бег его замедлялся неспешно, неохотно. Вот он запрыгал, застучал по секторам, каждый из которых, казалось, стремился вытолкнуть его обратно. Чуть поколебавшись, шарик выбрал номер 13.
- Вот как! - машинально произнёс Святослав. Впрочем, ничего особенного тут не было. Девушка угадала, ей выпала вторая треть. У неё был один шанс из трёх, и он сыграл. Чему же удивляться? На его памяти один особенно фартовый игрок угадал треть восемь раз подряд. И где теперь этот счастливец? Конец, как ни крути, всегда будет один. Только всё равно никого это не останавливает.
- Поздравляю вас! - крупье пододвинул к девушке шесть тысячных фишек. - Делайте ваши ставки, дамы и господа!
- Вот видите, - стараясь придерживаться шутливого тона, сказал Святослав, - счастливая звезда у вас всё-таки есть.
- Дело вовсе не в удаче, - уже почти с раздражением ответила она. - Кстати, забыла представиться. Меня зовут Маргарита.
Девушка протянула ему свою тонкую руку с узкими изящными пальцами, и Гордину не оставалось ничего другого, как пожать её.
- Святослав, - представился он в ответ.
- Это я знаю, - небрежно бросила Маргарита. - Вас здесь все знают, Святослав Павлович.
- Все знают, верно, - подтвердил несколько озадаченный Гордин. - Однако вас... вас я тут вижу впервые.
- Вы уверены?
Он хотел было сказать, что вполне уверен, но осёкся. Лицо её вдруг показалось знакомым, как будто действительно виденным раньше. Но разве мог бы он забыть такое лицо? Или это было... во сне?
Святослав постарался стряхнуть с себя внезапное наваждение и ответил, пожав плечами:
- Я уверен в том, что мы с вами не встречались.
Маргарита странно улыбнулась и быстрым движением подвинула все свои фишки на поле с числом 34.
- Вот как? - удивился Гордин. - Вы рискуете всем на число?
- Совершенно верно, - спокойно подтвердила Маргарита. - Вас это смущает?
- Нет, просто мне кажется, что это неразумно.
- То есть вы ищете разумности в игре?
Святослав не нашёлся, что ответить. И в самом деле, она была права. Если итог один, то какая разница, на что и как ставить?
- Ставки сделаны, ставок больше нет, - всё тем же механическим голосом обьявил крупье. Шарик затарабанил по вогнутой линзе колеса, и Святослав приковался к нему взглядом. «Один шанс из тридцати семи, - мысленно повторял он. - Всего один из тридцати семи». На этот раз ждать долго не пришлось. Шарик сходу запрыгнул в сектор и крупье торжественно обьявил:
- Тридцать четыре, красное, чёт, орфаны!
Гордин с шумом выдохнул. Это уже было интересно.
- Поздравляю вас, - произнёс крупье слегка изменившимся тоном и начал отсчитывать фишки.
Маргарита - удивительное дело - не проявляла ровным счётом никаких эмоций. Казалось, её вообще мало интересовало всё это действо.
- Вот видите, Святослав Павлович, - сказала она задумчивым голосом. - Удача тут ни при чём.
- Почему же это ни при чём? - возбуждённо возразил он. Помимо его воли азарт уже начал одерживать верх. - Или вы хотите сказать, что это расчёт? Или вы можете предсказать, куда упадёт шарик?
Маргарита насмешливо улыбнулась.
- О каком расчёте может идти речь? - возразила она. - Не думаете ли вы, что я договорилась с крупье?
Подобная мысль уже успела прийти Святославу в голову, и поэтому он решительно отринул подобное предположение:
- Ну что вы, Маргарита, разве могу я подозревать вас или господина крупье в нечестной игре?
Крупье с бесстрастным видом объявил очередной тур ставок. Святослав знал, что высказанная Маргаритой идея вовсе не так уж фантастична. Некоторые виртуозы умели кинуть шарик таким образом, что он останавливался в нужном секторе. Цели в таком случае могли быть разными: «срезать» особо крупную ставку, разогреть аппетит новичка, создать легенду об исключительно удачливых игроках. Да мало ли что ещё? Когда в рукаве есть такой приём... Однако к чему применять его сейчас? Он - давний и лояльный клиент казино, которому не нужны дополнительные стимулы. Поэтому в заранее спланированный спектакль как-то не верилось. Но в таком случае...
- Делайте ваши ставки, дамы и господа!
Маргарита, не отрывая от него своих бирюзовых глаз, протянула руку и подвинула три фишки вперёд, на игровое поле. Боковым зрением Святослав заметил, что они остановились на цифре 6. «Снова число, - уже почти в смятении подумал он. - Неужели и в этот раз...» Крупье объявил, что ставки закончились, и запустил шарик. Маргарита даже не удостоила рулетку своим вниманием, а продолжала всё так же пристально смотреть на своего оппонента. Святослав, словно связанный её взглядом, ощущал странное бессилие. Шарик стучал, но звук этот почти не доходил до его сознания. И когда он затих, а крупье уже далеко не бесстрастно выкрикнул выпавший номер, Гордин почувствовал, как его мир начал неудержимо рушиться. Шестёрка выиграла, и Маргарита второй раз подряд угадала номер. Вероятность этого, как ему было прекрасно известно, составляла меньше десятой доли процента. И, однако, это случилось прямо на его глазах. За каких-то пять минут все его представления о рулетке были разбиты вдребезги. Или дело было вовсе не в рулетке?
- Так в чём же... в чём же ваш секрет? - прошептал Святослав, с трудом сглатывая слюну.
- У меня нет никакого секрета, Святослав Павлович, - весело и просто ответила Маргарита. - Я просто всегда выигрываю - так уж повелось. Но не думайте, что мне это нравится.
И, забрав со стола только те две фишки, что были у неё изначально, она ушла, оставив Святослава в совершенном недоумении.
Юрий_Лудик
Общительный
Когда, подтянувшись на руках, Катерина привычным движением заняла начальное положение, кабель недовольно напрягся и слегка загудел. Это гудение было для неё неожиданностью. Кабель, с которым они тренировались, никогда так себя не вёл. Он был молчаливым и сосредоточенным на себе. Все его выходки относились лишь к внезапной нестабильности положения, но не более. А этот кабель обладал, как оказалось, иным характером. Или, возможно, тут играли роль десять этажей. Ей ведь ещё никогда не приходилось идти на такой высоте.
Гортензия медленно, контролируя каждое движение, развела руки. Под ногами, обутыми в некоторое подобие балетных пуантов, утеплённых дополнительными носками, она ощущала мерное колебание противника. Одного они с Геной не учли, да и не могли учесть во время тренировок: напряжение. Настоящий электрический кабель находился под большим напряжением, а это изменяло его физические характеристики. Лёгкая вибрация, шедшая от кабеля, словно предупреждала: тебе придётся приноровиться ко мне. Тебе нужно будет импровизировать, решать неожиданные задачи. "Нашёл чем испугать!" - мысленно ответила ему Катерина и сделала первый шаг.
Кабель качнулся и сразу начал уходить влево. Ей пришлось перенести тяжесть тела на правую сторону, чтобы скопенсировать отклонение. С некоторым трудом, но довольно быстро, ей это удалось. Кабель ещё некоторое время колебался, затем затих, выжидая её дальнейших действий.
Внизу прерывистая полоска фонарей безучастно тянулась вдоль дороги, всё так же проезжали машины, ходили, наверное, люди. Но как же далека она сейчас была от земли! Десять этажей… да нет, не в десяти этажах дело. Встав на этот кабель, Катерина отрезала себе последний путь к отступлению. Казалось бы, что такого – соскочи вниз, откажись, объясни всё… как-нибудь объясни. Однако теперь это стало уже невозможно. Теперь повернуть назад означало бы сдаться, а она никогда не сдавалась. Ещё ни один канат ни одного цирка не смог одержать над ней победу. Временный триумф – вот и всё, что она иногда им позволяла. Ей случалось падать, но не доводилось отступать. Теперь же, в самый ответственный момент её карьеры и жизни, это было тем более немыслимо. Мир внизу не был её миром, она была отделена от него не десятью этажами, а бесконечностью. Она могла жить только на высоте – и только когда ей было что преодолевать. Сейчас нужно было преодолеть тридцать метров пространства над пустотой. А потом… а какая разница, что будет потом?
Гортензия сделала столь привычный, годами отработанный вдох и перенесла правую ногу вперёд, ровно на пятнадцать сантиметров. Это было минимальное из возможных значений, но она никуда не спешила. Затем левую – на те же пятнадцать, затем снова правую. Теперь она уже была над улицей, крыша осталась позади. Трос по-прежнему неприятно сдавливал талию, но акробатка старалась не думать о нём. Главное – не потерять концентрацию, не позволить стопе соскользнуть. Кабель был мокрым, неприятно мокрым, и носки её быстро пропитались влагой. Но Катерина знала, что обращать внимание на подобные мелочи – себе дороже. Она посмотрела вперёд, туда, куда тянулся кабель. На крыше противоположного дома красными точками горели три сигнальных маячка. Она выбрала центральный из них в качестве ориентира и мысленно провела прямую линию из центра своего туловища к этому огоньку. После этого надо было просто держаться выбранного курса, стараясь ни на сантиметр не отклоняться от него. Просто - на словах, на деле это было очень трудно. Катерина сделала ещё пару шагов и остановилась. Порыв внезапно налетевшего ветра качнул кабель, и тот недовольно загудел. Гортензия физически ощущала мерную, упорную работу электричества у себя под ногами. Противник выжидал, надеясь поймать её на секундной расслабленности. Однако она не намерена была её допускать.
Чуть передохнув и придав рукам форму поднятых крыльев - так она всегда поступала в особенно сложные моменты - акробатка двинулась дальше. Ещё метр, ещё один. На эти два метра у неё ушло около трёх минут. Черепаший темп, за который в цирке её бы безжалостно освистали. Но то в цирке - там ценится скорость и изящество. В цирке на тебя смотрят тысячи глаз, и ты знаешь о том, что они смотрят. Ты не видишь их, не смотришь на них, ты полностью сосредоточена на противоположном конце каната, и всё-таки знаешь об их существовании. Тех, которые рукоплещут твоему триумфу и втайне ждут твоего провала. А здесь она совершенно одна. Внизу – не огромная чаша зрительного зала, а темнота ночного города, в котором никому нет до неё дела. Даже Геннадий – Гортензия с теплотой подумала о нём – даже он теперь ничем не сможет ей помочь. Нет, он, конечно, подстрахует её в случае падения, но ведь это совсем не то. Одержать победу, пройти эти чёртовы тридцать метров она может только сама.
Кабель затих, лишь тихонько гудел, ошарашенный, кажется, её решительностью. Катерина позволила себе пойти чуть побыстрее, по-прежнему, однако, ощущая, насколько ненадёжным был каждый её шаг. Скользкая поверхность по чуть-чуть, но уходила из-под стопы, и всё время в разные стороны. Кабель, с которым она тренировались, вёл себя не так. Он предпочитал резкие неожиданные броски, внезапные перекруты и вибрации. Этот же казался просто паинькой – по крайней мере пока. Гортензию, впрочем, не покидало ощущение, что столь гладко всё пройти не может. И она оказалась права.
Когда до середины пути оставалось несколько шагов, кабель вдруг пришёл в движение. К этому моменту он уже заметно прогнулся под её весом, провисание составляло около полуметра. Видимо, это было предельным значением, потому что двигаться кабель начал одновременно в двух плоскостях: влево и вверх. Первой инстинктивной реакцией Катерины было отклонить туловище влево и одновременно отвести в сторону правую ногу. Таким образом она обычно усмиряла похожие выходки каната. Хотя нет, не похожие. Канат так себя никогда не вёл. Его возмущения всегда были до известной степени предсказуемы. С подобными же карусельными движениями она ещё не сталкивалась.
Кабель отреагировал на попытку скомпенсировать отклонение странно: вправо не пошёл, обратно опускаться не стал, а вместо всего этого начал вращение. Мерное вращение с нарастающей амплитудой. Через десять секунд таких выкрутасов Гортензия почувствовала, что левая нога её не выдерживает всё увеличивавшуюся нагрузку. Ещё несколько взмахов гигантской скакалки, в которую вдруг превратился кабель, - и она полетит вниз. Необходимо было срочно прекратить эти колебания, прекратить любой ценой. И тогда акробатка нагнулась и ухватилась за кабель обеими руками.
О, каким страшным позором покрыла бы она себя на арене! Под куполом цирка не допускалось даже малейшее касание каната рукой: выступление в таком случае считалось сорванным. А если бы она схватилась за него двумя руками, это стало бы полным провалом. Канатоходцу лучше упасть, чем коснуться каната. Потому что если ты падаешь - это просто твоя ошибка, а ошибаются все. Но если ты нагнулась и взялась за канат - тут уже не просто ошибка, тут трусость. А акробат должен быть бесстрашным и никогда, никогда не имеет права показать свою слабость. Шрам на её лице - тоже следствие ошибки, которую она не пожелала исправить позором. Некоторые канатоходцы и вовсе получали серьёзные увечья в таких ситуациях, она знала даже о паре смертельных случаев. Короче говоря, вопрос чести в её профессии стоял на одном из первых мест.
Однако здесь и сейчас она без колебаний опустилась на четвереньки и прильнула к кабелю всем телом. Не потому, что никто - кроме Гены - не мог её увидеть. Просто в этот момент Катерина полностью отдалась основному инстинкту любого живого существа - инстинкту самосохранения. Нет, она не забыла о страховочном тросе, который при этом её движении больно впился в поясницу. Но трос был последним средством, к которому она бы прибегла лишь в безвыходной ситуации. Ситуации, когда она бы повисла на кабеле на руках... А доводить до этого Гортензия была не намерена. Какой смысл в бездумном геройстве, когда перед ней поставлена конкретная задача? Точнее - она сама поставила перед собой конкретную задачу, потому что Святослав... но не время думать о Святославе.
Кабель продолжал угрожающе раскачиваться, явно вознамерившись скинуть её с себя. Вцепившись в него обеими руками, Гортензия закрыла глаза и постаралась силой мысли привести систему в равновесие. Это вовсе не было утопией, как могло показаться человеку непосвящённому. Мысль акробата имеет большую силу - но только в том случае, если он составляет единое целое с канатом. В данном случае под ней был взбесившийся кабель, который она так и не прочувствовала. Что ему надо, чем он так возмущён? Её вес не был критичным, наверняка и более тяжёлый человек прошёл бы тут. Может быть, дело в электрическом напряжении? Оно вошло в какой-то резонанс с её шагами и... Да нет, вряд ли, глупость какая-то. Он испытывает тебя, вот в чём дело, сказала себя Катерина. Проверяет на прочность, выясняет, не отступишься ли. Поставил тебя на четвереньки и наслаждается моментом.
И тогда она почувствовала в себе какую-то новую силу. Медленно, не спуская глаз с сигнального маячка, Гортензия отпустила сначала одну, потом другую руку. Распрямилась, отвела назад плечи, села на корточки. Кабель ещё раскачивался, но размах становился меньше, затухал. Катерина ощутила его страх и готовность смириться перед ней. Она не испугалась, не упала и на один короткий миг слилась со своим противником в единое целое. Этого оказалось вполне достаточным. Понять - значит победить, а она сумела понять томительное одиночество кабеля, протянутого на головокружительной высоте между двумя громадами домов, наполненных равнодушными людьми. Он всегда мечтал, чтобы кто-нибудь обратил на него внимание. И вот желанный момент настал - а он оказался к нему не готов. Да и кто будет готов после многих месяцев и даже лет такого существования? Не так-то легко принять в свою жизнь кого-то ещё, когда уже прикипел к собственному одиночеству. Вначале кабель был потрясён её неожиданным вторжением. Затем попытался взбунтоваться. И вот теперь, кажется, он начал смиряться с её присутствием. Ещё немного, и колебания сойдут на нет... и у неё появится реальный шанс.
Катерина оказалась права, интуиция её не подвела: через пару минут кабель совершенно затих. Лишь продолжал мерно гудеть электрический ток, да ветер трепал её выбивавшиеся из узла на затылке волоски. Всё ещё не веря в то, что кризис успешно преодолён, она медленно развела руки в стороны. Кабель слегка качнулся, напрягся, но сдержался. И тогда она сделала шаг, другой, и медленно пошла вперёд, к своей цели. Тонкая линия, выходившая из её живота и заканчивавшаяся у маячка, была восстановлена. Гортензия знала: теперь уже она не оступится. Теперь то, что казалось практически невозможным, будет совершено. Маленький подвиг, о котором будут знать всего несколько человек, да и те со временем позабудут. Только ей самой никогда будет не забыть эту ночь...
В самом деле, где лежит та грань между героизмом и безумием, которая отделяет смертных от гениев? С точки зрения любого нормального человека, то, что она сейчас делает, является по крайней мере безрассудством. Безрассудством высшей степени, которое для многих синонимично глупости. Одно дело, когда ты идёшь на риск ради спасения чьей-либо жизни. Или ради светлого будущего человечества, как бы приторно это ни звучало. Или защищая интересы своей страны. Да много можно придумать этих "или". А вот то, ради чего рискует она, вряд ли кто-то сочтёт достойным. В самом деле, ну чего стоит даже самая дорогая картина в мире по сравнению со всем перечисленным? Нажива никогда не была достаточным основанием для героизма. Конечно, кое для кого она становилась смыслом жизни… но к чему об этом сейчас? Ведь она делает это не из-за денег… не только из-за них. Возможный куш – лишь приятное дополнение, которое никому не помешает. Но смогли бы нормальные люди, те, что сидят в огромном зрительном зале этого города, понять её главный мотив? Желание бросить вызов обстоятельствам, желание доказать, что она способна это совершить, стремление почувствовать себя живой… Странная ирония: рисковать жизнью ради того, чтобы эту жизнь ощутить. Однако её сердце бьётся сильнее только на высоте. Преодолевать, побеждать, находить пути к успеху – не каждый ли человек втайне стремится к этому? Просто у многих, у очень многих не хватает духу признаться в этом, как и не хватает сил совершить. И для них она всегда будет безумной акробаткой, которая посмела презреть законы физики и бросить вызов свободному падению.
Гортензия прошла ещё несколько метров без всяких происшествий. Кабель пружинил, прогибался, слегка покачивался, но оставался послушным. До крыши оставалась треть пути – насколько можно было определить на глаз. В этот момент акробатка ощутила сильный толчок, страховочный трос впился ей в живот и она вынуждена была остановиться. Дёрнулась пару раз, надеясь освободиться, но тщетно – трос держал её крепко, как рыбу на крючке. “Что, чёрт возьми, там могло случиться? – раздражённо подумала Катерина. – Неужели трос слишком короткий?” Но нет, такого быть не могло. Они же специально измерили его длину и убедились, что она вполне достаточная, даже с запасом. Что тогда? Гене стало плохо, он потерял сознание? Возможно, конечно, хотя и крайне маловероятно. Гораздо вероятнее другое – возникли проблемы с его пребыванием на крыше. И это может быть очень и очень надолго.
Катерина подождала с минуту, затем подёргала трос. Он по-прежнему был на максимальном натяжении, не дававшем ей сделать ни шагу. Отступив назад и ослабив тем самым его хватку, акробатка оглянулась. Сквозь окончательно сгустившуюся тьму на таком расстоянии трудно было что-то разобрать. Оранжевая нитка троса терялась из виду уже шагах в десяти от неё. Гортензия хотела окликнуть Геннадия (почему он до сих пор не сделал этого сам?), но тут до её слуха долетел неясный шум. Она осеклась и прислушалась. Это были голоса - два или три голоса, и доносились они оттуда, где должен был сейчас сидеть Гена. "Плохо дело, - подумала Катерина. - Скорее всего, его обнаружили. Возможно, даже полиция". Мысль её работала чётко и быстро. Если Гену арестовали (предположим худшее), то каковы теперь её действия? Она может, конечно, пойти назад и сдаться. Самый простой путь, и в известном смысле разумный. Ведь что можно ей инкриминировать? Прогулку по кабелю посреди ночи? Никакой закон этого не запрещает. А доказать её связь с остальными... ну, это ещё нужно доказать. Зато ей не нужно будет проникать в чужую квартиру, участвовать в грабеже, не нужно будет потом всю жизнь бояться... Да, мысль была приятной, соблазнительной. Лёгкие пути вообще привлекательны. Однако, немного поразмыслив, Гортензия не повернула назад.
В самом деле, для того ли она прошла весь этот путь, чтобы на последнем рубеже отступить? Это бы ещё имело какой-то смысл до того, как она ступила на кабель. Но в её карьере не было случая, чтобы она разворачивалась, уже стоя на высоте. Неужели она поступит так сейчас, когда самая главная планка почти взята? Это будет предательством по отношению к самой себе, по отношению ко всему, что составляло смысл её существования. Всё равно как альпинист, который поворачивает назад, когда до вершины Эвереста остаётся последняя сотня метров. Разве можно допустить даже мысль о таком? Ведь тогда всю оставшуюся жизнь она будет винить себя в малодушии. А второго шанса может уже и не представиться.
Значит, ни шагу назад. Даже если Гена и все остальные уже задержаны, какое ей до этого дело? Она выполнит свою часть работы – и выполнит хорошо. Лучше уж сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть, она всегда руководствовалась этим принципом. Поздно меняться.
Однако в таком случае ей оставалось лишь одно: избавиться от страховочного троса. И не только потому, что он не позволял двигаться дальше. Если люди, которые задержали Гену, решат достать и её, то для них нет ничего проще, как потянуть за трос, и она, чтобы не упасть, будет вынуждена послушно прийти к ним. Её просто выдернут, как форель из реки. И пока этого не случилось, нужно отвязаться.
Катерина сомневалась лишь несколько секунд, пока инстинкт самосохранения ещё подавал голос. А затем, отринув все сомнения, она нащупала на спине узел, тремя быстрыми движениями развязала его, щёлкнула карабином и откинула трос назад, в темноту. Мгновенно ослабший, уже не представляющий никакой ценности, он безвольно повис на кабеле. Теперь она осталась один на один с дождём, темнотой и ещё десятью метрами пространства.
Гортензия медленно, контролируя каждое движение, развела руки. Под ногами, обутыми в некоторое подобие балетных пуантов, утеплённых дополнительными носками, она ощущала мерное колебание противника. Одного они с Геной не учли, да и не могли учесть во время тренировок: напряжение. Настоящий электрический кабель находился под большим напряжением, а это изменяло его физические характеристики. Лёгкая вибрация, шедшая от кабеля, словно предупреждала: тебе придётся приноровиться ко мне. Тебе нужно будет импровизировать, решать неожиданные задачи. "Нашёл чем испугать!" - мысленно ответила ему Катерина и сделала первый шаг.
Кабель качнулся и сразу начал уходить влево. Ей пришлось перенести тяжесть тела на правую сторону, чтобы скопенсировать отклонение. С некоторым трудом, но довольно быстро, ей это удалось. Кабель ещё некоторое время колебался, затем затих, выжидая её дальнейших действий.
Внизу прерывистая полоска фонарей безучастно тянулась вдоль дороги, всё так же проезжали машины, ходили, наверное, люди. Но как же далека она сейчас была от земли! Десять этажей… да нет, не в десяти этажах дело. Встав на этот кабель, Катерина отрезала себе последний путь к отступлению. Казалось бы, что такого – соскочи вниз, откажись, объясни всё… как-нибудь объясни. Однако теперь это стало уже невозможно. Теперь повернуть назад означало бы сдаться, а она никогда не сдавалась. Ещё ни один канат ни одного цирка не смог одержать над ней победу. Временный триумф – вот и всё, что она иногда им позволяла. Ей случалось падать, но не доводилось отступать. Теперь же, в самый ответственный момент её карьеры и жизни, это было тем более немыслимо. Мир внизу не был её миром, она была отделена от него не десятью этажами, а бесконечностью. Она могла жить только на высоте – и только когда ей было что преодолевать. Сейчас нужно было преодолеть тридцать метров пространства над пустотой. А потом… а какая разница, что будет потом?
Гортензия сделала столь привычный, годами отработанный вдох и перенесла правую ногу вперёд, ровно на пятнадцать сантиметров. Это было минимальное из возможных значений, но она никуда не спешила. Затем левую – на те же пятнадцать, затем снова правую. Теперь она уже была над улицей, крыша осталась позади. Трос по-прежнему неприятно сдавливал талию, но акробатка старалась не думать о нём. Главное – не потерять концентрацию, не позволить стопе соскользнуть. Кабель был мокрым, неприятно мокрым, и носки её быстро пропитались влагой. Но Катерина знала, что обращать внимание на подобные мелочи – себе дороже. Она посмотрела вперёд, туда, куда тянулся кабель. На крыше противоположного дома красными точками горели три сигнальных маячка. Она выбрала центральный из них в качестве ориентира и мысленно провела прямую линию из центра своего туловища к этому огоньку. После этого надо было просто держаться выбранного курса, стараясь ни на сантиметр не отклоняться от него. Просто - на словах, на деле это было очень трудно. Катерина сделала ещё пару шагов и остановилась. Порыв внезапно налетевшего ветра качнул кабель, и тот недовольно загудел. Гортензия физически ощущала мерную, упорную работу электричества у себя под ногами. Противник выжидал, надеясь поймать её на секундной расслабленности. Однако она не намерена была её допускать.
Чуть передохнув и придав рукам форму поднятых крыльев - так она всегда поступала в особенно сложные моменты - акробатка двинулась дальше. Ещё метр, ещё один. На эти два метра у неё ушло около трёх минут. Черепаший темп, за который в цирке её бы безжалостно освистали. Но то в цирке - там ценится скорость и изящество. В цирке на тебя смотрят тысячи глаз, и ты знаешь о том, что они смотрят. Ты не видишь их, не смотришь на них, ты полностью сосредоточена на противоположном конце каната, и всё-таки знаешь об их существовании. Тех, которые рукоплещут твоему триумфу и втайне ждут твоего провала. А здесь она совершенно одна. Внизу – не огромная чаша зрительного зала, а темнота ночного города, в котором никому нет до неё дела. Даже Геннадий – Гортензия с теплотой подумала о нём – даже он теперь ничем не сможет ей помочь. Нет, он, конечно, подстрахует её в случае падения, но ведь это совсем не то. Одержать победу, пройти эти чёртовы тридцать метров она может только сама.
Кабель затих, лишь тихонько гудел, ошарашенный, кажется, её решительностью. Катерина позволила себе пойти чуть побыстрее, по-прежнему, однако, ощущая, насколько ненадёжным был каждый её шаг. Скользкая поверхность по чуть-чуть, но уходила из-под стопы, и всё время в разные стороны. Кабель, с которым она тренировались, вёл себя не так. Он предпочитал резкие неожиданные броски, внезапные перекруты и вибрации. Этот же казался просто паинькой – по крайней мере пока. Гортензию, впрочем, не покидало ощущение, что столь гладко всё пройти не может. И она оказалась права.
Когда до середины пути оставалось несколько шагов, кабель вдруг пришёл в движение. К этому моменту он уже заметно прогнулся под её весом, провисание составляло около полуметра. Видимо, это было предельным значением, потому что двигаться кабель начал одновременно в двух плоскостях: влево и вверх. Первой инстинктивной реакцией Катерины было отклонить туловище влево и одновременно отвести в сторону правую ногу. Таким образом она обычно усмиряла похожие выходки каната. Хотя нет, не похожие. Канат так себя никогда не вёл. Его возмущения всегда были до известной степени предсказуемы. С подобными же карусельными движениями она ещё не сталкивалась.
Кабель отреагировал на попытку скомпенсировать отклонение странно: вправо не пошёл, обратно опускаться не стал, а вместо всего этого начал вращение. Мерное вращение с нарастающей амплитудой. Через десять секунд таких выкрутасов Гортензия почувствовала, что левая нога её не выдерживает всё увеличивавшуюся нагрузку. Ещё несколько взмахов гигантской скакалки, в которую вдруг превратился кабель, - и она полетит вниз. Необходимо было срочно прекратить эти колебания, прекратить любой ценой. И тогда акробатка нагнулась и ухватилась за кабель обеими руками.
О, каким страшным позором покрыла бы она себя на арене! Под куполом цирка не допускалось даже малейшее касание каната рукой: выступление в таком случае считалось сорванным. А если бы она схватилась за него двумя руками, это стало бы полным провалом. Канатоходцу лучше упасть, чем коснуться каната. Потому что если ты падаешь - это просто твоя ошибка, а ошибаются все. Но если ты нагнулась и взялась за канат - тут уже не просто ошибка, тут трусость. А акробат должен быть бесстрашным и никогда, никогда не имеет права показать свою слабость. Шрам на её лице - тоже следствие ошибки, которую она не пожелала исправить позором. Некоторые канатоходцы и вовсе получали серьёзные увечья в таких ситуациях, она знала даже о паре смертельных случаев. Короче говоря, вопрос чести в её профессии стоял на одном из первых мест.
Однако здесь и сейчас она без колебаний опустилась на четвереньки и прильнула к кабелю всем телом. Не потому, что никто - кроме Гены - не мог её увидеть. Просто в этот момент Катерина полностью отдалась основному инстинкту любого живого существа - инстинкту самосохранения. Нет, она не забыла о страховочном тросе, который при этом её движении больно впился в поясницу. Но трос был последним средством, к которому она бы прибегла лишь в безвыходной ситуации. Ситуации, когда она бы повисла на кабеле на руках... А доводить до этого Гортензия была не намерена. Какой смысл в бездумном геройстве, когда перед ней поставлена конкретная задача? Точнее - она сама поставила перед собой конкретную задачу, потому что Святослав... но не время думать о Святославе.
Кабель продолжал угрожающе раскачиваться, явно вознамерившись скинуть её с себя. Вцепившись в него обеими руками, Гортензия закрыла глаза и постаралась силой мысли привести систему в равновесие. Это вовсе не было утопией, как могло показаться человеку непосвящённому. Мысль акробата имеет большую силу - но только в том случае, если он составляет единое целое с канатом. В данном случае под ней был взбесившийся кабель, который она так и не прочувствовала. Что ему надо, чем он так возмущён? Её вес не был критичным, наверняка и более тяжёлый человек прошёл бы тут. Может быть, дело в электрическом напряжении? Оно вошло в какой-то резонанс с её шагами и... Да нет, вряд ли, глупость какая-то. Он испытывает тебя, вот в чём дело, сказала себя Катерина. Проверяет на прочность, выясняет, не отступишься ли. Поставил тебя на четвереньки и наслаждается моментом.
И тогда она почувствовала в себе какую-то новую силу. Медленно, не спуская глаз с сигнального маячка, Гортензия отпустила сначала одну, потом другую руку. Распрямилась, отвела назад плечи, села на корточки. Кабель ещё раскачивался, но размах становился меньше, затухал. Катерина ощутила его страх и готовность смириться перед ней. Она не испугалась, не упала и на один короткий миг слилась со своим противником в единое целое. Этого оказалось вполне достаточным. Понять - значит победить, а она сумела понять томительное одиночество кабеля, протянутого на головокружительной высоте между двумя громадами домов, наполненных равнодушными людьми. Он всегда мечтал, чтобы кто-нибудь обратил на него внимание. И вот желанный момент настал - а он оказался к нему не готов. Да и кто будет готов после многих месяцев и даже лет такого существования? Не так-то легко принять в свою жизнь кого-то ещё, когда уже прикипел к собственному одиночеству. Вначале кабель был потрясён её неожиданным вторжением. Затем попытался взбунтоваться. И вот теперь, кажется, он начал смиряться с её присутствием. Ещё немного, и колебания сойдут на нет... и у неё появится реальный шанс.
Катерина оказалась права, интуиция её не подвела: через пару минут кабель совершенно затих. Лишь продолжал мерно гудеть электрический ток, да ветер трепал её выбивавшиеся из узла на затылке волоски. Всё ещё не веря в то, что кризис успешно преодолён, она медленно развела руки в стороны. Кабель слегка качнулся, напрягся, но сдержался. И тогда она сделала шаг, другой, и медленно пошла вперёд, к своей цели. Тонкая линия, выходившая из её живота и заканчивавшаяся у маячка, была восстановлена. Гортензия знала: теперь уже она не оступится. Теперь то, что казалось практически невозможным, будет совершено. Маленький подвиг, о котором будут знать всего несколько человек, да и те со временем позабудут. Только ей самой никогда будет не забыть эту ночь...
В самом деле, где лежит та грань между героизмом и безумием, которая отделяет смертных от гениев? С точки зрения любого нормального человека, то, что она сейчас делает, является по крайней мере безрассудством. Безрассудством высшей степени, которое для многих синонимично глупости. Одно дело, когда ты идёшь на риск ради спасения чьей-либо жизни. Или ради светлого будущего человечества, как бы приторно это ни звучало. Или защищая интересы своей страны. Да много можно придумать этих "или". А вот то, ради чего рискует она, вряд ли кто-то сочтёт достойным. В самом деле, ну чего стоит даже самая дорогая картина в мире по сравнению со всем перечисленным? Нажива никогда не была достаточным основанием для героизма. Конечно, кое для кого она становилась смыслом жизни… но к чему об этом сейчас? Ведь она делает это не из-за денег… не только из-за них. Возможный куш – лишь приятное дополнение, которое никому не помешает. Но смогли бы нормальные люди, те, что сидят в огромном зрительном зале этого города, понять её главный мотив? Желание бросить вызов обстоятельствам, желание доказать, что она способна это совершить, стремление почувствовать себя живой… Странная ирония: рисковать жизнью ради того, чтобы эту жизнь ощутить. Однако её сердце бьётся сильнее только на высоте. Преодолевать, побеждать, находить пути к успеху – не каждый ли человек втайне стремится к этому? Просто у многих, у очень многих не хватает духу признаться в этом, как и не хватает сил совершить. И для них она всегда будет безумной акробаткой, которая посмела презреть законы физики и бросить вызов свободному падению.
Гортензия прошла ещё несколько метров без всяких происшествий. Кабель пружинил, прогибался, слегка покачивался, но оставался послушным. До крыши оставалась треть пути – насколько можно было определить на глаз. В этот момент акробатка ощутила сильный толчок, страховочный трос впился ей в живот и она вынуждена была остановиться. Дёрнулась пару раз, надеясь освободиться, но тщетно – трос держал её крепко, как рыбу на крючке. “Что, чёрт возьми, там могло случиться? – раздражённо подумала Катерина. – Неужели трос слишком короткий?” Но нет, такого быть не могло. Они же специально измерили его длину и убедились, что она вполне достаточная, даже с запасом. Что тогда? Гене стало плохо, он потерял сознание? Возможно, конечно, хотя и крайне маловероятно. Гораздо вероятнее другое – возникли проблемы с его пребыванием на крыше. И это может быть очень и очень надолго.
Катерина подождала с минуту, затем подёргала трос. Он по-прежнему был на максимальном натяжении, не дававшем ей сделать ни шагу. Отступив назад и ослабив тем самым его хватку, акробатка оглянулась. Сквозь окончательно сгустившуюся тьму на таком расстоянии трудно было что-то разобрать. Оранжевая нитка троса терялась из виду уже шагах в десяти от неё. Гортензия хотела окликнуть Геннадия (почему он до сих пор не сделал этого сам?), но тут до её слуха долетел неясный шум. Она осеклась и прислушалась. Это были голоса - два или три голоса, и доносились они оттуда, где должен был сейчас сидеть Гена. "Плохо дело, - подумала Катерина. - Скорее всего, его обнаружили. Возможно, даже полиция". Мысль её работала чётко и быстро. Если Гену арестовали (предположим худшее), то каковы теперь её действия? Она может, конечно, пойти назад и сдаться. Самый простой путь, и в известном смысле разумный. Ведь что можно ей инкриминировать? Прогулку по кабелю посреди ночи? Никакой закон этого не запрещает. А доказать её связь с остальными... ну, это ещё нужно доказать. Зато ей не нужно будет проникать в чужую квартиру, участвовать в грабеже, не нужно будет потом всю жизнь бояться... Да, мысль была приятной, соблазнительной. Лёгкие пути вообще привлекательны. Однако, немного поразмыслив, Гортензия не повернула назад.
В самом деле, для того ли она прошла весь этот путь, чтобы на последнем рубеже отступить? Это бы ещё имело какой-то смысл до того, как она ступила на кабель. Но в её карьере не было случая, чтобы она разворачивалась, уже стоя на высоте. Неужели она поступит так сейчас, когда самая главная планка почти взята? Это будет предательством по отношению к самой себе, по отношению ко всему, что составляло смысл её существования. Всё равно как альпинист, который поворачивает назад, когда до вершины Эвереста остаётся последняя сотня метров. Разве можно допустить даже мысль о таком? Ведь тогда всю оставшуюся жизнь она будет винить себя в малодушии. А второго шанса может уже и не представиться.
Значит, ни шагу назад. Даже если Гена и все остальные уже задержаны, какое ей до этого дело? Она выполнит свою часть работы – и выполнит хорошо. Лучше уж сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть, она всегда руководствовалась этим принципом. Поздно меняться.
Однако в таком случае ей оставалось лишь одно: избавиться от страховочного троса. И не только потому, что он не позволял двигаться дальше. Если люди, которые задержали Гену, решат достать и её, то для них нет ничего проще, как потянуть за трос, и она, чтобы не упасть, будет вынуждена послушно прийти к ним. Её просто выдернут, как форель из реки. И пока этого не случилось, нужно отвязаться.
Катерина сомневалась лишь несколько секунд, пока инстинкт самосохранения ещё подавал голос. А затем, отринув все сомнения, она нащупала на спине узел, тремя быстрыми движениями развязала его, щёлкнула карабином и откинула трос назад, в темноту. Мгновенно ослабший, уже не представляющий никакой ценности, он безвольно повис на кабеле. Теперь она осталась один на один с дождём, темнотой и ещё десятью метрами пространства.
Последнее редактирование:
Мурзик
Общительный
@Юрий_Лудик, а дальше?? жуть, аж ладошки вспотели))))
Юрий_Лудик
Общительный
У мурзиков есть ладошки?
Юрий_Лудик
Общительный
Когда акробатка одним неуловимым движением оседлала кабель и встала на нём во весь рост, Гена испытал чувство, схожее с благоговением. Сколько раз он, затаив дыхание, следил за ней снизу, из зрительного зала, и мечтал когда-нибудь оказаться ближе! Посмотреть за работой её рук, ног, спины, всего её тела вблизи! И вот это свершилось: не на тренировке, где она, как и он, только училась азам нового дела, а в настоящих боевых условиях. Тут не было восторженных зрителей и света прожекторов, но было главное – виртуозная акробатка, не боящаяся бросить вызов трудностям. И каким трудностям! Гена бы ни за что в этом не признался, но у него внутри всё замирало при мысли, что она действительно пройдёт по скользкому электрическому кабелю на многометровой высоте без должной подготовки. Ему, как бывшему альпинисту, было понятно, что все их “репетиции” стоят очень мало. Всё равно что тренироваться на искусственной скале с услужливо устроенными выступами. В реальных условиях перед тобой будет гладкая каменная стена, на которой и улитке не за что зацепиться. И тут уже всё будет зависеть от твоей сноровки, решительности и смекалки. А также от надёжности креплений, что уж скрывать. Его она однажды подвела… и одного раза хватило сполна.
Именно поэтому он настоял на двойном обороте троса вокруг туловища акробатки. В обычных условиях требовалось лишь закрепить карабин – надёжный, тяжёлый карабин, способный выдержать нагрузку почти в восемьсот килограммов. Однако они были не в обычных условиях, и все неожиданности нельзя было предусмотреть. Да, двойной оборот несколько сковывал движения, но ему, как страхующему, нельзя было рисковать. Случись что, и он никогда - никогда бы этого себе не простил.
Гортензия развела руки, гордо выпрямила спину, подняла голову и начала движение вперёд. Гена смотрел на неё, не мигая, заворожённый её грацией и силой, и медленно, уже отработанным движением отпускал трос. Сантиметр за сантиметром оранжевая нить ползла вперёд, высвобождая всё больше и больше расстояния. Темнота сгустилась, и через каких-нибудь несколько метров очертания Катерины уже расплылись, потеряли чёткость, и он видел лишь неясное колебание впереди, в том месте, где она должна была быть. Стояла почти полная тишина, лишь изредка снизу доносилось мерное шуршание автомобильных шин, да дождевые капли порой начинали усиленно шлепать по кровле. Трос вытягивался равномерно, без толчков, плавно скользя по его затянутым в перчатки рукам. Затем замер, недовольно скрипнув. Видимо, Катерина остановилась, чтобы передохнуть или... Или что-то случилось? Гена увидел, что кабель пару раз дрогнул, качнулся. Видимо, порыв ветра, подумал он. Надо надеяться, что всего лишь порыв ветра. Он хорошо помнил, какие неприятности причинял ветер в горах. Но там была дикая, ничем не сдерживаемая природа, и порывы разогнавшегося в ущельях Борея могли достигать страшной силы. Тут же ветер был городским, одомашненным, почти ручным. Тем не менее, следовало опасаться любого возможного затруднения. Пройти по кабелю на такой высоте – это не чая с вареньем выпить.
Трос снова ожил в его руке, пополз вперёд, и Гена вздохнул с облегчением. Значит, всего лишь минутная заминка. Конечно, Катерине нужно привыкнуть к новым условиям, ощущениям, к особенностям именно этого кабеля. Времени у неё достаточно. Даже если она упадёт… хотя о таком не хочется и думать… у неё ещё будет вторая попытка. Возможно, будет и третья. Это – если говорить о времени. Но Геннадий хорошо понимал, что для такого человека, как Гортензия, вторая попытка будет равносильна неудаче. Она непременно захочет выполнить трюк с первого раза. Вот почему на сердце у него было так неспокойно. Всё их предприятие и без того шито белыми нитками. Стоит Катерине заупрямиться, пренебречь безопасностью, и исход станет совершенно непредсказуемым. А эта решительная маленькая (хотя не такая уж она и маленькая, с него ростом) девочка способна быть очень упрямой. В этом отношении она совсем ребёнок.
Не успел Геннадий подумать об этом, как трос вдруг резко дёрнулся и натянулся. Одновременно пришёл в движение и кабель, который начал раскачиваться из стороны в сторону, словно пытаясь сбросить с себя акробатку. Гена похолодел внутри и изо всех сил вцепился в трос обеими руками – инстинктивное движение, которое он не смог остановить. Однако, одумавшись, он разжал пальцы. Что бы там ни произошло, Гортензии нужна будет свобода действий, чтобы справиться с кризисом. Если всё же случится самое плохое и понадобится его помощь, она должна дважды дёрнуть трос. Пока он не почувствует этого двойного рывка, ничего предпринимать не следует. Гена поднял голову и попытался что-нибудь разглядеть там, над улицей. Напрасный труд! Тёмное трико Гортензии отлично укрывало её в ночи, как, собственно, и было задумано. Уже шагах в пяти кабель растворялся в непроглядной мгле, и лишь его судорожные вращения указывали на то, какая отчаянная борьба происходила между ним и акробаткой. “Господи, дай ей сил справиться, дай ей сил”, - прошептал Гена. Он никогда не верил в высшие силы, но хорошо знал на собственном опыте, что иногда ни на что другое не остаётся надеяться.
Некоторое время кабель ещё раскачивался, но постепенно его колебания начали затухать. Катерина была там, она не упала, трос держал натяжение, значит, кризис миновал. Когда кабель окончательно успокоился, Гена почувствовал, как оранжевый канат ожил в его руках и снова пополз вперёд. Он с облегчением выдохнул: ну слава богу! Значит, она справилась, удержалась, не струсила. Ничего меньшего, конечно, он от Гортензии и не ожидал. Идти ей оставалось от силы метров пятнадцать. И самое трудное, видимо, уже позади.
Не успел он подумать об этом, как за его спиной раздались лязг отодвигаемой двери и чьи-то голоса. Гена инстинктивно пригнулся и схоронился за бетонной болванкой, закрывавшей вентиляционную шахту. Мысли его метались, как загнанные зайцы. Кто это может быть? Полиция? Они узнали об этом смехотворном с точки зрения конспирации ограблении? Все остальные уже схвачены? Значит, это конец. Ему было обидно не за себя, потому что, в самом деле, какая ему разница, что будет с его жизнью дальше. Но вот Гортензия… для неё это станет ударом. Ей так хотелось совершить этот переход. А теперь, кажется, её лишат шанса.
Гена схватился за трос и остановил его движение с помощью фиксатора. Маленькая надежда, что всё ещё обойдётся, была. А раз так, то необходимо исключить малейшее движение, способное привлечь к нему внимание. За шахтой его не было видно, да и трос в сгустившейся тьме было практически не разглядеть, несмотря на его оранжевый цвет. Плохо только, что у этих людей были фонари. Гена видел жёлтые пятна света, плясавшие по крыше и каждый раз упиравшиеся во влажную стену ночи. Стоит им направиться в эту сторону, и он непременно будет обнаружен, а вместе с ним – и Гортензия. Но пока, кажется, они не спешили идти сюда, рассматривая что-то на другой стороне крыши. Возможно, это всё-таки не полиция… Катерина, конечно, поймёт, что случился форс-мажор, что необходимо немного подождать. По крайней мере, он очень на это надеялся…
Причина, по которой люди с фонариками появились на крыше, была довольно банальной и никак не связанной с операцией, разработанной Святославом Гординым. Отсутствие ремонта кровли в течение последних десяти лет естественным образом привело к тому, что вода начала протекать на технический этаж. В скором времени жильцы дома забили тревогу и потребовали у управляющей компании в срочном порядке решить этот вопрос. Управляющая компания, протянув приличествующее количество времени, дала распоряжение бригаде мастеров приступить к работе. Бригада мастеров отложила ремонт сначала на завтра, потом на следующую неделю, и приступила к ней в результате только через месяц. Собственно, трудиться предстояло не бригаде, а двум работникам, вышедшим внеурочно. А так как вышли они внеурочно, то на крышу попали уже поздно вечером, когда там почти ничего нельзя было разглядеть. Именно по этой причине работники и не собирались ничего делать сегодня, а пришли для галочки, чтобы потом сказать начальнику: мы, мол, не щадя живота своего, туда залезли, а там всё равно ничего в темноте не сделаешь. Вот таким-то образом и оказались на крыше эти двое, так напугавшие Гену, рабочих. Никакой опасности они для него не представляли, даже если бы и столкнулись с ним нос к носу. Но у страха, как известно, глаза велики. Даже когда Геннадий вполне убедился – на основании отрывочных фраз, доносившихся до него, - что пришла вовсе не полиция, а случайные люди, вовсе не стремящиеся его найти, он всё равно не решался шевельнуться. В конце концов, у кого угодно вызовет вопросы его присутствие на крыше в такое время и при таких обстоятельствах. Тем более, что, по всей видимости, рабочие пришли сюда ненадолго, ибо количество мата, которым они осыпали прохудившуюся крышу, говорило о том, что приступить к её ремонту немедленно мог только весьма неумный человек, к числу которых они себя, определённо, не относили.
"Ну давайте, давайте уже, - мысленно подгонял их Геннадий. - Сколько уже можно копаться?" Только бы Гортензия не сделала чего-нибудь... чего-нибудь отчаянного. Только бы ей не пришло в голову крикнуть или каким-либо иным способом привлечь его внимание! Или повернуть назад... хотя это вряд ли. Она скорее будет ждать и час, и два, нежели откажется от прохода. "Только не дёргайся, только не дёргайся, - как мантру повторял про себя Гена. - Они сейчас должны уйти, уже должны уйти".
И в самом деле, рабочие, отпустив последнюю партию ругательств по адресу ненадёжной крыши, выключили свои фонарики и начали спускаться вниз. Обрадованный Гена сразу же вскочил, снял с троса фиксатор... и в этот момент канат вдруг сразу ослаб и безвольно упал к его ногам. Геннадий в ужасе схватил его, потянул на себя - трос послушался с опустошающей лёгкостью. Это могло значить только одно: он больше не закреплён на другом конце. То есть Катерина... он на миг закрыл глаза, стараясь отогнать от себя самую страшную мысль. Затем рванулся к краю крыши и заглянул вниз, на освещённую проезжую часть. Но нет, там ничего не было... ничего необычного. Вылизанная дождём дорога, по которой как раз проехала очередная машина. Если бы... если бы что-нибудь... туда упало, это было бы заметно. Получается, Гортензия всё ещё там, на кабеле.
Гена начал изо всех сил тянуть трос на себя. Спустя каких-нибудь тридцать секунд он вытащил его весь. Пустой карабин больно стукнул его по колену и с неприятным звоном упал на крышу. Ничего! Значит, Катерина сама отцепила его... не дождалась каких-то пару минут. И теперь пойдёт оставшиеся метры безо всякой страховки. Боже, что же это такое делается!
Именно поэтому он настоял на двойном обороте троса вокруг туловища акробатки. В обычных условиях требовалось лишь закрепить карабин – надёжный, тяжёлый карабин, способный выдержать нагрузку почти в восемьсот килограммов. Однако они были не в обычных условиях, и все неожиданности нельзя было предусмотреть. Да, двойной оборот несколько сковывал движения, но ему, как страхующему, нельзя было рисковать. Случись что, и он никогда - никогда бы этого себе не простил.
Гортензия развела руки, гордо выпрямила спину, подняла голову и начала движение вперёд. Гена смотрел на неё, не мигая, заворожённый её грацией и силой, и медленно, уже отработанным движением отпускал трос. Сантиметр за сантиметром оранжевая нить ползла вперёд, высвобождая всё больше и больше расстояния. Темнота сгустилась, и через каких-нибудь несколько метров очертания Катерины уже расплылись, потеряли чёткость, и он видел лишь неясное колебание впереди, в том месте, где она должна была быть. Стояла почти полная тишина, лишь изредка снизу доносилось мерное шуршание автомобильных шин, да дождевые капли порой начинали усиленно шлепать по кровле. Трос вытягивался равномерно, без толчков, плавно скользя по его затянутым в перчатки рукам. Затем замер, недовольно скрипнув. Видимо, Катерина остановилась, чтобы передохнуть или... Или что-то случилось? Гена увидел, что кабель пару раз дрогнул, качнулся. Видимо, порыв ветра, подумал он. Надо надеяться, что всего лишь порыв ветра. Он хорошо помнил, какие неприятности причинял ветер в горах. Но там была дикая, ничем не сдерживаемая природа, и порывы разогнавшегося в ущельях Борея могли достигать страшной силы. Тут же ветер был городским, одомашненным, почти ручным. Тем не менее, следовало опасаться любого возможного затруднения. Пройти по кабелю на такой высоте – это не чая с вареньем выпить.
Трос снова ожил в его руке, пополз вперёд, и Гена вздохнул с облегчением. Значит, всего лишь минутная заминка. Конечно, Катерине нужно привыкнуть к новым условиям, ощущениям, к особенностям именно этого кабеля. Времени у неё достаточно. Даже если она упадёт… хотя о таком не хочется и думать… у неё ещё будет вторая попытка. Возможно, будет и третья. Это – если говорить о времени. Но Геннадий хорошо понимал, что для такого человека, как Гортензия, вторая попытка будет равносильна неудаче. Она непременно захочет выполнить трюк с первого раза. Вот почему на сердце у него было так неспокойно. Всё их предприятие и без того шито белыми нитками. Стоит Катерине заупрямиться, пренебречь безопасностью, и исход станет совершенно непредсказуемым. А эта решительная маленькая (хотя не такая уж она и маленькая, с него ростом) девочка способна быть очень упрямой. В этом отношении она совсем ребёнок.
Не успел Геннадий подумать об этом, как трос вдруг резко дёрнулся и натянулся. Одновременно пришёл в движение и кабель, который начал раскачиваться из стороны в сторону, словно пытаясь сбросить с себя акробатку. Гена похолодел внутри и изо всех сил вцепился в трос обеими руками – инстинктивное движение, которое он не смог остановить. Однако, одумавшись, он разжал пальцы. Что бы там ни произошло, Гортензии нужна будет свобода действий, чтобы справиться с кризисом. Если всё же случится самое плохое и понадобится его помощь, она должна дважды дёрнуть трос. Пока он не почувствует этого двойного рывка, ничего предпринимать не следует. Гена поднял голову и попытался что-нибудь разглядеть там, над улицей. Напрасный труд! Тёмное трико Гортензии отлично укрывало её в ночи, как, собственно, и было задумано. Уже шагах в пяти кабель растворялся в непроглядной мгле, и лишь его судорожные вращения указывали на то, какая отчаянная борьба происходила между ним и акробаткой. “Господи, дай ей сил справиться, дай ей сил”, - прошептал Гена. Он никогда не верил в высшие силы, но хорошо знал на собственном опыте, что иногда ни на что другое не остаётся надеяться.
Некоторое время кабель ещё раскачивался, но постепенно его колебания начали затухать. Катерина была там, она не упала, трос держал натяжение, значит, кризис миновал. Когда кабель окончательно успокоился, Гена почувствовал, как оранжевый канат ожил в его руках и снова пополз вперёд. Он с облегчением выдохнул: ну слава богу! Значит, она справилась, удержалась, не струсила. Ничего меньшего, конечно, он от Гортензии и не ожидал. Идти ей оставалось от силы метров пятнадцать. И самое трудное, видимо, уже позади.
Не успел он подумать об этом, как за его спиной раздались лязг отодвигаемой двери и чьи-то голоса. Гена инстинктивно пригнулся и схоронился за бетонной болванкой, закрывавшей вентиляционную шахту. Мысли его метались, как загнанные зайцы. Кто это может быть? Полиция? Они узнали об этом смехотворном с точки зрения конспирации ограблении? Все остальные уже схвачены? Значит, это конец. Ему было обидно не за себя, потому что, в самом деле, какая ему разница, что будет с его жизнью дальше. Но вот Гортензия… для неё это станет ударом. Ей так хотелось совершить этот переход. А теперь, кажется, её лишат шанса.
Гена схватился за трос и остановил его движение с помощью фиксатора. Маленькая надежда, что всё ещё обойдётся, была. А раз так, то необходимо исключить малейшее движение, способное привлечь к нему внимание. За шахтой его не было видно, да и трос в сгустившейся тьме было практически не разглядеть, несмотря на его оранжевый цвет. Плохо только, что у этих людей были фонари. Гена видел жёлтые пятна света, плясавшие по крыше и каждый раз упиравшиеся во влажную стену ночи. Стоит им направиться в эту сторону, и он непременно будет обнаружен, а вместе с ним – и Гортензия. Но пока, кажется, они не спешили идти сюда, рассматривая что-то на другой стороне крыши. Возможно, это всё-таки не полиция… Катерина, конечно, поймёт, что случился форс-мажор, что необходимо немного подождать. По крайней мере, он очень на это надеялся…
Причина, по которой люди с фонариками появились на крыше, была довольно банальной и никак не связанной с операцией, разработанной Святославом Гординым. Отсутствие ремонта кровли в течение последних десяти лет естественным образом привело к тому, что вода начала протекать на технический этаж. В скором времени жильцы дома забили тревогу и потребовали у управляющей компании в срочном порядке решить этот вопрос. Управляющая компания, протянув приличествующее количество времени, дала распоряжение бригаде мастеров приступить к работе. Бригада мастеров отложила ремонт сначала на завтра, потом на следующую неделю, и приступила к ней в результате только через месяц. Собственно, трудиться предстояло не бригаде, а двум работникам, вышедшим внеурочно. А так как вышли они внеурочно, то на крышу попали уже поздно вечером, когда там почти ничего нельзя было разглядеть. Именно по этой причине работники и не собирались ничего делать сегодня, а пришли для галочки, чтобы потом сказать начальнику: мы, мол, не щадя живота своего, туда залезли, а там всё равно ничего в темноте не сделаешь. Вот таким-то образом и оказались на крыше эти двое, так напугавшие Гену, рабочих. Никакой опасности они для него не представляли, даже если бы и столкнулись с ним нос к носу. Но у страха, как известно, глаза велики. Даже когда Геннадий вполне убедился – на основании отрывочных фраз, доносившихся до него, - что пришла вовсе не полиция, а случайные люди, вовсе не стремящиеся его найти, он всё равно не решался шевельнуться. В конце концов, у кого угодно вызовет вопросы его присутствие на крыше в такое время и при таких обстоятельствах. Тем более, что, по всей видимости, рабочие пришли сюда ненадолго, ибо количество мата, которым они осыпали прохудившуюся крышу, говорило о том, что приступить к её ремонту немедленно мог только весьма неумный человек, к числу которых они себя, определённо, не относили.
"Ну давайте, давайте уже, - мысленно подгонял их Геннадий. - Сколько уже можно копаться?" Только бы Гортензия не сделала чего-нибудь... чего-нибудь отчаянного. Только бы ей не пришло в голову крикнуть или каким-либо иным способом привлечь его внимание! Или повернуть назад... хотя это вряд ли. Она скорее будет ждать и час, и два, нежели откажется от прохода. "Только не дёргайся, только не дёргайся, - как мантру повторял про себя Гена. - Они сейчас должны уйти, уже должны уйти".
И в самом деле, рабочие, отпустив последнюю партию ругательств по адресу ненадёжной крыши, выключили свои фонарики и начали спускаться вниз. Обрадованный Гена сразу же вскочил, снял с троса фиксатор... и в этот момент канат вдруг сразу ослаб и безвольно упал к его ногам. Геннадий в ужасе схватил его, потянул на себя - трос послушался с опустошающей лёгкостью. Это могло значить только одно: он больше не закреплён на другом конце. То есть Катерина... он на миг закрыл глаза, стараясь отогнать от себя самую страшную мысль. Затем рванулся к краю крыши и заглянул вниз, на освещённую проезжую часть. Но нет, там ничего не было... ничего необычного. Вылизанная дождём дорога, по которой как раз проехала очередная машина. Если бы... если бы что-нибудь... туда упало, это было бы заметно. Получается, Гортензия всё ещё там, на кабеле.
Гена начал изо всех сил тянуть трос на себя. Спустя каких-нибудь тридцать секунд он вытащил его весь. Пустой карабин больно стукнул его по колену и с неприятным звоном упал на крышу. Ничего! Значит, Катерина сама отцепила его... не дождалась каких-то пару минут. И теперь пойдёт оставшиеся метры безо всякой страховки. Боже, что же это такое делается!
Уставший Странник
Общительный
Тёзка, это конец или есть продолжение у истории?
О блин. Как раз подоспело продолжение.
Юрий_Лудик
Общительный
А я-то думал, кто-то ушёл с форума.
Уставший Странник
Общительный
Ну я же планирую эпичный уход, что ты в самом деле.
Юрий_Лудик
Общительный
Как Алла Борисовна, не иначе.
Silk
Общительный
@Юрий_Лудик, потрясающе! Ни на секунду не отпускает внимание. И тема необычная.
Юрий_Лудик
Общительный
Гортензия стояла неподвижно довольно долго, около двух минут. Кабель легко покачивался, движимый ветром, и тоже ждал. По всей видимости, её решительность, граничащая с наглостью, несколько смутила его. Катерина и сама была немного растеряна. Одно дело - рассуждать об отсутствии страховки теоретически, щекотать себе нервы этой мыслью. Совсем другое - оказаться без неё вот так, вдруг, и не в зале цирка, где внизу всё равно натянута страховочная сетка, а над улицей на высоте десяти этажей. Сколько бы ни было в тебе этой самой решимости, но в первый момент очень трудно себя преодолеть.
Однако пути назад теперь не было. Точнее говоря, путь назад был в два раза длиннее. Теоретически страховочный трос можно было достать и снова закрепить, а потом вернуться и сдаться тем людям, которые, наверное, уже арестовали Гену. Но то была теория, а на практике... О, Гортензия бы исполнилась самого жгучего презрения к себе, если бы пошла на такое. Нет, сожжённые мосты восстановить нельзя. Ей нужно просто пройти оставшиеся десять метров.
Акробатка сделала глубокий вдох, перенесла центр тяжести немного влево и оторвала правую ногу от кабеля. Первый шаг - всегда самый трудный, что бы там ни говорили. Нужно просто не думать, забыть обо всём произошедшем и сконцентрироваться на работе. Ведь она уже поняла своего соперника, она уже его усмирила. Теперь дело за малым, дело техники, как принято выражаться.
Второй шаг, третий. Она полностью сосредоточилась на сигнальном маячке, который всё ещё был, казалось, так далеко. Внизу... да какая разница, что там внизу? Разве людям там, на улице, есть до неё дело? Разве всей вселенной есть до неё дело? Иди, просто иди. У тебя обязательно всё получится! Ещё метр, ещё один. Кабель качался, слегка скользил под стопами, но больше не артачился. До края крыши оставалось совсем немного, она уже явственно различала выступ карниза. Ещё одно последнее усилие, и она будет на месте.
Но как раз в этот момент Катерина столкнулась с новой трудностью: наклон кабеля в непосредственной близости от кровли резко менялся, провод уходил вверх. К подобному она оказалась не готова, и не мудрено. В цирке канат всегда был натянут ровно, почти не провисал, и угол уменьшался весьма незначительно, по крайней мере, она этого не чувствовала. Во время их тренировок с Геннадием кабель также висел практически параллельно полу. Как могли они не учесть, что в пространстве между двумя крышами его геометрия будет совсем иной? Об этом сейчас было поздно размышлять. Гортензия наклонилась вперёд и усилила давление на правую ногу. Теперь она как будто поднималась в гору. Каждый новый шаг давался со всё большим трудом. До карниза оставалось всего метра три, но это расстояние вдруг стало для неё практически непреодолимым. Дольше удерживать равновесие при такой крутизне наклона она бы не смогла. Оставалось лишь снова встать на четвереньки и просто доползти до конца. Акробатка опустила руки, намереваясь взяться ими за кабель, и в этот момент резкий порыв ветра выбил у неё опору сразу из-под обеих стоп. Покачнувшись, она слишком резко перенесла тяжесть тела в сторону, противоположную потенциальному падению, в результате чего кабель рванулся и выбросил её в пустоту. Катерина инстинктивно выпростала обе руки вперёд и успела схватиться за стремительно улетавшую соломинку провода. Через мгновение она уже висела над улицей на бешено раскачивающемся кабеле, изо всех сил сжимая его влажную изолированную плоть.
"Ничего страшного не произошло, ничего страшного не произошло", - как заведённая, повторяла она про себя. Случилось лишь то, что вполне могло случиться. Она упала, упала на самом последнем участке. Что ж, подобный сценарий множество раз отрабатывался на репетициях в цирке. Нужно лишь подтянуться вверх и хоть как, хоть ползком, но добраться до конца. Для этого, конечно, необходимо, чтобы кабель успокоился, прекратил свои мотания из стороны в сторону. Но успокаивался он медленно, неохотно. Прошло, наверное, минуты три, прежде чем колебания затухли настолько, что Катерина смогла двигаться. За это время даже её натренированные мышцы начали окисляться. Решать проблему надо было немедля.
Акробатка напрягла руки и сделала попытку вытащить себя. Однако то, что было элементарным упражнением под куполом цирка, оказалось весьма нелёгкой задачей здесь, в критических условиях. Во-первых, кабель был мокрым и скользил у неё под пальцами. Она надела тонкие шёлковые перчатки, которые были хороши при работе с канатом, но сейчас лишь мешали. Во-вторых, её сковывал страх. Животный, нутряной страх за свою жизнь, которого она никогда раньше не испытывала. Он делал непослушными руки, наливал их свинцом. А подтянуть тело, которое вдруг стало словно в два раза тяжелее... это хорошо делают космонавты, но не цирковые артисты. Наконец, была и третья проблема - у кабеля словно исчезла точка приложения силы; когда она сгибала руки в попытках подтянуться, он снова начинал вилять и вибрировать, упорно отбрасывая её назад. В подобной бесплодной борьбе прошло минут пять, и Гортензия начала уставать.
Необходимо было придумать что-то ещё. До карниза оставалось всего три-четыре метра, и другой возможности, кажется, у неё не оставалось. Небольшими перехватами Катерина начала двигаться вперёд. Под всё увеличивавшимся углом наклона это давалось ей нелегко. Перчатки скользили, её постоянно откидывало назад. Но до крыши было совсем чуть-чуть, и это придавало ей силы. Преодолевая себя, напрягая мышцы до последней степени, она достигла края карниза. Подавшись вперёд, вытянула вперёд ноги и опёрлась ими о стену. Часть нагрузки на руки сразу ушла, и Катерина с облегчением вздохнула. Передышка! Она и подумать не могла, как важна может быть передышка. Сейчас надо собраться с силами и сделать последний рывок...
Но последний рывок ей никак не давался. Кабель слишком резко уходил вверх, и как только она пыталась зацепиться за него ногами, скидывал её обратно, словно ледяная горка. Катерина предприняла около десяти попыток взобраться на карниз, но каждый раз терпела неудачу. Сделать это на одних руках было тем более невозможно. Ситуация становилась безвыходной. Рано или поздно силы покинут её и она будет принуждена разжать хватку. И тогда… нет, она пыталась не думать об этом. Нужно найти что-то, какой-то путь к спасению. В самом крайнем случае придётся кричать. Кто-нибудь должен её услышать, ещё не так поздно. И всё же это – последнее средство, к которому ей, видимо, придётся прибегнуть.
В тот самый момент, когда Гортензия укрепилась в этом решении, чья-то рука вдруг протянулась из темноты над её головой и незнакомый голос спросил:
- Позволите вам помочь, Екатерина Андреевна?
Однако пути назад теперь не было. Точнее говоря, путь назад был в два раза длиннее. Теоретически страховочный трос можно было достать и снова закрепить, а потом вернуться и сдаться тем людям, которые, наверное, уже арестовали Гену. Но то была теория, а на практике... О, Гортензия бы исполнилась самого жгучего презрения к себе, если бы пошла на такое. Нет, сожжённые мосты восстановить нельзя. Ей нужно просто пройти оставшиеся десять метров.
Акробатка сделала глубокий вдох, перенесла центр тяжести немного влево и оторвала правую ногу от кабеля. Первый шаг - всегда самый трудный, что бы там ни говорили. Нужно просто не думать, забыть обо всём произошедшем и сконцентрироваться на работе. Ведь она уже поняла своего соперника, она уже его усмирила. Теперь дело за малым, дело техники, как принято выражаться.
Второй шаг, третий. Она полностью сосредоточилась на сигнальном маячке, который всё ещё был, казалось, так далеко. Внизу... да какая разница, что там внизу? Разве людям там, на улице, есть до неё дело? Разве всей вселенной есть до неё дело? Иди, просто иди. У тебя обязательно всё получится! Ещё метр, ещё один. Кабель качался, слегка скользил под стопами, но больше не артачился. До края крыши оставалось совсем немного, она уже явственно различала выступ карниза. Ещё одно последнее усилие, и она будет на месте.
Но как раз в этот момент Катерина столкнулась с новой трудностью: наклон кабеля в непосредственной близости от кровли резко менялся, провод уходил вверх. К подобному она оказалась не готова, и не мудрено. В цирке канат всегда был натянут ровно, почти не провисал, и угол уменьшался весьма незначительно, по крайней мере, она этого не чувствовала. Во время их тренировок с Геннадием кабель также висел практически параллельно полу. Как могли они не учесть, что в пространстве между двумя крышами его геометрия будет совсем иной? Об этом сейчас было поздно размышлять. Гортензия наклонилась вперёд и усилила давление на правую ногу. Теперь она как будто поднималась в гору. Каждый новый шаг давался со всё большим трудом. До карниза оставалось всего метра три, но это расстояние вдруг стало для неё практически непреодолимым. Дольше удерживать равновесие при такой крутизне наклона она бы не смогла. Оставалось лишь снова встать на четвереньки и просто доползти до конца. Акробатка опустила руки, намереваясь взяться ими за кабель, и в этот момент резкий порыв ветра выбил у неё опору сразу из-под обеих стоп. Покачнувшись, она слишком резко перенесла тяжесть тела в сторону, противоположную потенциальному падению, в результате чего кабель рванулся и выбросил её в пустоту. Катерина инстинктивно выпростала обе руки вперёд и успела схватиться за стремительно улетавшую соломинку провода. Через мгновение она уже висела над улицей на бешено раскачивающемся кабеле, изо всех сил сжимая его влажную изолированную плоть.
"Ничего страшного не произошло, ничего страшного не произошло", - как заведённая, повторяла она про себя. Случилось лишь то, что вполне могло случиться. Она упала, упала на самом последнем участке. Что ж, подобный сценарий множество раз отрабатывался на репетициях в цирке. Нужно лишь подтянуться вверх и хоть как, хоть ползком, но добраться до конца. Для этого, конечно, необходимо, чтобы кабель успокоился, прекратил свои мотания из стороны в сторону. Но успокаивался он медленно, неохотно. Прошло, наверное, минуты три, прежде чем колебания затухли настолько, что Катерина смогла двигаться. За это время даже её натренированные мышцы начали окисляться. Решать проблему надо было немедля.
Акробатка напрягла руки и сделала попытку вытащить себя. Однако то, что было элементарным упражнением под куполом цирка, оказалось весьма нелёгкой задачей здесь, в критических условиях. Во-первых, кабель был мокрым и скользил у неё под пальцами. Она надела тонкие шёлковые перчатки, которые были хороши при работе с канатом, но сейчас лишь мешали. Во-вторых, её сковывал страх. Животный, нутряной страх за свою жизнь, которого она никогда раньше не испытывала. Он делал непослушными руки, наливал их свинцом. А подтянуть тело, которое вдруг стало словно в два раза тяжелее... это хорошо делают космонавты, но не цирковые артисты. Наконец, была и третья проблема - у кабеля словно исчезла точка приложения силы; когда она сгибала руки в попытках подтянуться, он снова начинал вилять и вибрировать, упорно отбрасывая её назад. В подобной бесплодной борьбе прошло минут пять, и Гортензия начала уставать.
Необходимо было придумать что-то ещё. До карниза оставалось всего три-четыре метра, и другой возможности, кажется, у неё не оставалось. Небольшими перехватами Катерина начала двигаться вперёд. Под всё увеличивавшимся углом наклона это давалось ей нелегко. Перчатки скользили, её постоянно откидывало назад. Но до крыши было совсем чуть-чуть, и это придавало ей силы. Преодолевая себя, напрягая мышцы до последней степени, она достигла края карниза. Подавшись вперёд, вытянула вперёд ноги и опёрлась ими о стену. Часть нагрузки на руки сразу ушла, и Катерина с облегчением вздохнула. Передышка! Она и подумать не могла, как важна может быть передышка. Сейчас надо собраться с силами и сделать последний рывок...
Но последний рывок ей никак не давался. Кабель слишком резко уходил вверх, и как только она пыталась зацепиться за него ногами, скидывал её обратно, словно ледяная горка. Катерина предприняла около десяти попыток взобраться на карниз, но каждый раз терпела неудачу. Сделать это на одних руках было тем более невозможно. Ситуация становилась безвыходной. Рано или поздно силы покинут её и она будет принуждена разжать хватку. И тогда… нет, она пыталась не думать об этом. Нужно найти что-то, какой-то путь к спасению. В самом крайнем случае придётся кричать. Кто-нибудь должен её услышать, ещё не так поздно. И всё же это – последнее средство, к которому ей, видимо, придётся прибегнуть.
В тот самый момент, когда Гортензия укрепилась в этом решении, чья-то рука вдруг протянулась из темноты над её головой и незнакомый голос спросил:
- Позволите вам помочь, Екатерина Андреевна?
Последнее редактирование:
Уставший Странник
Общительный
@Юрий_Лудик, это новая работа тёзка?
На проза.ру нет такого материала.
Сейчас пишешь или уже готово?
Честно скажу, откинув все наши диалоги, порой колкие, чтоо я думаю.
Читать очень понравилось.
Знаешь, ощущение, что читаю Дэна Брауна.
В хорошем смысле этого.
Эти переключения с одного персонажа на другого, эти недосказанности, от которых поднимается волнение...
На проза.ру нет такого материала.
Сейчас пишешь или уже готово?
Честно скажу, откинув все наши диалоги, порой колкие, чтоо я думаю.
Читать очень понравилось.
Знаешь, ощущение, что читаю Дэна Брауна.
В хорошем смысле этого.
Эти переключения с одного персонажа на другого, эти недосказанности, от которых поднимается волнение...
Апплодирую.
ЛИС
Общительный
Очень жёстко ты конечно троллишь нашего Юрку/Андрея/ Дэна Брауна.
Юрий_Лудик
Общительный
На прозе.ру все выложено, роман "Г", как раз параллельно туда и сюда выкладываю.
Уставший Странник
Общительный
Я не тролю, мне на самом деле понравилось.
А вот под буквами романы. Они связаны сюжетно?